— Чего? — Люда опустила на землю авоську с картошкой и стала дуть на тонкие длинные пальцы с глубоко врезавшимися в них синими полосами. — Чего ты не можешь терпеть? А чего это ты все «я» да «я»? Любимая буква? И больше никого нет вокруг, кроме «я», никого, да? И все глупые, да? Непонятливые, черствые, каменные, чужие, да?

— Нет, — сказал Костя и стал злиться. И при этом почему-то не спускал глаз с ее сложенных в трубочку губ, которые дули на синие полосы на пальцах; они все не исчезали… Не привыкла, видно, таскать тяжести в авоське, или пальцы у нее такие нежные… Что с нее возьмешь — девчонка!

— Не нет, а да! — напряженно сказала Люда. — Чего ты, например, Женечку все задеваешь? Маленький же… И мама недавно умерла, а отец ушел к другой, когда еще жива была… С теткой теперь живет. Один ведь он…

— Я же в шутку, — смутился Костя, — и я не знал ничего…

Если бы Люда говорила с ним мягко, жалостливо, он бы, наверно, закричал на нее или, возмущенно повернувшись к ней спиной, ушел, но она говорила с ним без всякой жалости и снисхождения, и он слушал ее с удивлением и даже немножко с неловкостью. И ему стало неприятно говорить и слушать о себе и обо всем том, что недавно случилось.

— Тяжелая? — Костя кивнул на авоську.

— А, ерунда. — Люда улыбнулась.

Картошка была довольно дрянная, мелкая, в мокрых пятнах, Костина мама и не посмотрела бы на такую, потому что привыкла к рыночной — крупной, чистой, разваристой.

— Что же брата не привлекла? — Костя вдруг рассердился на Сашку за то, что тот заставил ее тащить такую кучу картошки: занимается разными там своими делами, а самое тяжелое взваливает на нее.

— Ему сегодня некогда, — мягко, дружелюбно, точно и не случилось ничего в их жизни, сказала Люда. — Напал на след какого-то отдыхающего, который, представляешь, участвовал в обороне и взятии Скалистого. Немного таких осталось, вот и ловит его сейчас…

— И ему еще не надоело? — Костя прекрасно знал, что этого не нужно было говорить, да не смог удержаться.

— Кость… — Люда виновато, чуть смущенно опустила черные, с отогнутыми кончиками ресницы. — Ты не помог бы мне дотащить ее до дому?

Глава 18. ДИСК СЦЕПЛЕНИЯ

В этот день Калугину работалось плохо. Он был подавлен, молчалив, рассеян, пропускал дорожные знаки. Переспрашивал у клиентов, куда везти, включал счетчик, отвозил. Машинально, не считая, совал деньги в карман и выключал счетчик…

Кто же думал, что так все кончится? Все началось с той пощечины… Надо бы удержаться, да попробуй удержись — Костя полез туда, куда никто не допускался, плечом надавил на запретную дверь. После того как это случилось, Калугин посовещался с женой, и они решили, что с Костей надо подобру-поздорову: вернется — нужно сделать вид, что ничего особого не произошло. Он у них — бочка с порохом, а не мальчишка: возраст, видно, такой подкатил, а они с ним, как с недомерком. И, кажется, что-то стронулось. И здесь эта новая история с диском сцепления… Все, кажется, знал Калугин про старшего сына, да, выходит, не все. Опять, видно, укрывается у Сапожковых… Сашка и мутит воду и настраивает Костю против него: ведь совсем другим был до дружбы с Сашкой… Лучше? Нет. Шпана, с которой он болтался, хорошему не научит, но зато тогда Костя был понятней, без всяких там фокусов и выкрутасов… А может, дело не в Сашке — ведь к нему, к Калугину, Сашка всегда относился уважительно…

Вернувшись в тот день домой, Калугин долго ругал Костю.