Че занимался фигуративным искусством, его работы совмещали в себе реализм с абстракцией. Обычно он рисовал участников местного Карнавала пастельными красками и пудровыми пигментами на досках, ярко запечатлевая красочность жизни на Карибских островах. Я утонул в нарисованных глазах девушки с картины, которую он назвал «Королевой танцевального зала». Мне показалось, что она радостно встречает меня на этом острове. На выставке было много народу, и разношерстность тринидадской публики сама по себе была живописным холстом.

В конце концов мы отправились домой к Лавлейсам. Посиделки на веранде, музыка, еда, разговоры. Утопающий в зелени уютный дом находился в живописном районе под названием Каскад и практически терялся среди окружающих его деревьев. Гости собирались «лаймить» (это тринидадское слово означает «тусоваться» и «проводить время вместе») на крытой деревянной веранде, которая тремя сторонами выходила в холмистый сад и долину Каскад. Под крышей стоял обеденный стол, откидывающиеся кресла и мое любимое местечко — классический тринидадский гамак.

Лавлейсы — семья творцов, поэтов, интеллектуалов. Глава семьи, Эрл Лавлейс — известный писатель, журналист, сценарист и поэт. Лулу — профессор кинематографа в Университете Вест-Индии. Старший брат, Уолт — кинематографист. Сам дом был полон художественных работ Че. Мы вели незабываемые глубокие разговоры.

— Что это за сладкий запах? — спросил я.

— Это пахнет иланг-иланг, — ответила Лулу. — В это время года его аромат чувствуется лучше всего, потому что ветер дует с запада.

Музыку, которую включила Лулу, я никогда раньше не слышал: сенегальские певцы Исмаэль Ло, Бааба Мааль и Йуссу Н’Дур. В гармонии с ароматом иланг-иланга они наполняли меня сладкой негой. Вкусные кушанья, карибский ветерок, звонкие голоса, топот карамельных ребятишек.

— Ты останешься с ночевкой? — невинно спросила шестилетняя Айла.

Я издал такой смешок, который всегда издают взрослые, когда на самом деле не смеются.

Видишь ли, Айла, не считая той одной ночи в Белом доме после инаугурации Билла Клинтона, я не оставался ни у кого с ночевкой с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Я даже у своих родителей не ночую, когда приезжаю в Филли. Я знаю, Айла, что тебе всего лишь шесть лет, но пойми, перевозить «глобальную икону» по всему миру очень тяжело с точки зрения логистики. Во-первых, со мной ездят минимум десять человек, а значит, нам нужно минимум одиннадцать комнат. И если это возможно, из соображений безопасности обычно для меня выкупают целый этаж в лучших отелях мира. Конечно, мой номер находится в самом конце коридора, тот самый, с двустворчатой дверью…

Не говоря уже о том, что я никого из вас совсем не знаю. Я со Скоти-то едва знаком. Я здесь один, а я никогда не был один. Поэтому мысль о том, чтобы заночевать с незнакомцами — даже такими добрыми и прекрасными, как члены твоей семьи — пугает меня до полусмерти.

Так что да, Айла, конечно, я останусь с ночевкой.

— Где моя комната? — спросил я у нее.

Меня отправили спать в «подземелье». Это была бывшая кладовка, больше похожая на гараж, которую переделали в гостевую комнату. Все было заставлено книгами, старыми виниловыми пластинками и керамическими поделками. Из мебели там стояла только большая деревянная кровать, которую, как я потом узнал, смастерил Скоти своими руками. Белая штора развевалась над кованой рамой окна, в котором не было стекла — в теплые карибские ночи ничего больше и не надо.

Мои сумки остались дома у мамы Скоти.

— Я их завтра утром привезу, — сказал Скоти и уехал, оставив самую большую кинозвезду без зубной щетки в чужом доме.