– Все-таки хотелось бы заглянуть, что там, после смерти...

– Не пытайся, Виргилиан! Ничего там нет.

– И трудно примириться с несправедливостью, что царит на земле.

– Ах, друг, я старше тебя! И чем дольше я живу, тем более убеждаюсь, что счастье не в справедливости. Счастье не в богатстве, не в претексте и пурпуре, а в спокойствии душевном, в равнодушии к земным благам. Приятнее жить вдали от соблазнов, в соблюдении меры во всем. А когда придет смерть, надо мужественно принять ее, как подобает просвещенному философией мужу, потому что иного выхода нет.

– Так холодно в подобном убеждении.

– Иного решения нет для нас. Предоставь иные утешения черни, глупцам, слабым. О, как подкатывает к сердцу! Клянусь Плутоном, я не перенесу этого путешествия! Зачем я не остался в Риме!

Луна плыла среди разорванных облаков, как диск, пущенный по небесной сфере титаническим дискоболом. Волнение усиливалось. Корабль качало сильнее. Виргилиан, цепляясь за снасти, пробрался на корму, посмотреть, как чувствует себя Делия.

Она лежала, укрытая овчинами, и тоже смотрела на луну.

– Какая она страшная, Виргилиан! – сказала Делия.

Овчины пахли чем-то древним, как поэмы Гомера. Тревога закрадывалась в сердце. Качание корабля было символом человеческого существования на земле под равнодушными звездами. Делия вздохнула и сказала:

– К каким берегам влечет нас этот корабль? Как далеко еще Египет?

– Все будет хорошо, – ответил Виргилиан, но сам понял, что это пустые слова.

В их отношениях появилось нечто новое, хотя Виргилиан не знал, в чем перемена. Казалось, что к их поцелуям примешивалась горечь, еле уловимая, эфемерная. Похоже было на то, что они стоят теперь на разных берегах и уже едва-едва слышат друг друга. Тончайшей иглой пронзала сознание мысль о том, что они живут в разных мирах. Что это было? Предчувствие расставания?

– Тебе хорошо со мной, Делия?

– Мне хорошо.

Но она отвернула лицо. Его поцелуй скользнул по прохладной щеке Делии, и опять тончайшей паутинкой легло на сердце ощущение какой-то непоправимой неудачи. Не было больше радости от прикосновения к ее рукам. Едва заметная трещинка разрушала прекрасное здание их любви. Рядом появился Трифон. Показав рукой на луну, он пробормотал:

– Посмотри, Виргилиан, на ночное светило. Его цвет, то красный, то голубой, предвещает бурю.

Виргилиан, Трифон, Делия, Скрибоний и все корабельщики со страхом смотрели на бегущие облака, на страшную луну. Что было делать в этой стихии? Повернуть назад? Отдаться на волю богам? И вдруг, как будто бы в подтверждение слов наварха, налетел порыв ветра. Парус заполоскал, воздух со свистом шумел в снастях. Стараясь перекричать ветер, Трифон бросился к мачте, приказывая спустить парус. Корабельщики кинулись к канатам, один полез на мачту. Трифон стоял с поднятыми руками, как будто заклиная стихии.

Страшный порыв ветра едва не перевернул корабль. В мгновение ока парус был разорван, как листок папируса, и унесен в пучины. Луны уже не было видно за облаками. Сквозь шум и грохот, точно на расстоянии многих миллий, доносился голос наварха:

– Теперь пусть сохранят нас великие боги...

– Делия, мы погибаем! – кричал Виргилиан.

Всю ночь корабль швыряло, как жалкую щепку, в черных вскипающих пучинах, над которыми фиолетовыми пожарами вспыхивали молнии, гремел небесный гром. Волнами смыло с палубы лодку и одного из корабельщиков. Казалось, что небеса разверзлись, разорванные от востока до запада: такое количество воды низвергалось оттуда на корабль. «Фортуна» то взлетала на гребень вала, то отвесно падала в пропасть, окруженная со всех! сторон ревом волн, пеной, грохотом разбивавшихся валов, под потоками холодного дождя, в хаосе ужасной ночи.