|
Предположим, человек потерпел кораблекрушение. Его пожрали мурены. Рыбаки изловили мурен и съели их с солью и перцем. Но во время другой бури погибли сами, и трупы их были обглоданы собаками на берегу. Что же сталось с телом утонувшего? Как он может воскреснуть? И если Бог ваш, как утверждают христиане, пришел помочь людям и спасти их, то почему же он раньше позволял им жить в гнусных преступлениях, в темноте, в неведении своего спасения? Это же нелогично. Как может восстановиться тело, как может оно восстать в прежней своей красоте из желудка дикого зверя, из погребальной урны? Нет, Делия, в этом есть что-то нелепое.
– Я не знаю, я не умею тебе объяснить. Но это не самое главное. Наверное, в каких-нибудь книгах все это объяснено. И потом, разве не бывает чудес? Бог может их творить, если он этого захочет. Но не это... Когда я думаю, что Бог послал на землю своего единственного сына и Христос родился от Девы, лежал в яслях, в соломе, в пещере, и над Ним склоняли свои морды волы и ослы, у меня сжимается сердце от жалости. Это надо почувствовать, Виргилиан. Это выше всякой мудрости. Это как небо и земля. – Скажи, Делия, – добродушно издевался Виргилиан, – а восставшие из гробов будут с волосами или останутся лысыми? Делия не выдерживала и фыркала. – Не говори глупых слов, милый. Я не знаю. Но если бы ты слышал или прочел о том, как Он жил в Галилее, среди бедных рыбаков и несчастных прокаженных, говорил о любви к людям, даже к врагам, ты бы не смеялся над Ним. И как Он жил! Ему негде было приклонить голову, а ведь и птицы имеют свои гнезда, и лисы прячутся в норы. А когда пришли Его крестные муки, и Он висел, брошенный всеми, на кресте, земля трепетала от ужаса. Только мать стояла в отдалений и плакала... Это так невыразимо больно, так больно... – Но почему же Он, если Он действительно сын Бога, не покарал распявших Его? Этого проконсула, как его имя?.. – Понтия Пилата? – Кажется, так. Делия закрыла лицо руками и прошептала в темноте: – Распятого за нас при Понтии Пилате... Было что-то страшное в этом шепоте. Виргилиан не осмеливался продолжать разговор. Только потом, когда Делия вздохнула и снова прижалась к нему, он сказал: – Но если это так, ты губишь свою христианскую душу, разделяя со мной ложе. – Ах, я ничего не знаю! Что я могу сказать? Неужели мне не позволено тебя любить? Я помню день причастия. Мы держали в руках зажженные свечи, и все были в праздничных одеждах, и епископ говорил со слезами на глазах о том, что надо любить друг друга. Может быть, он говорил о другой любви, я не знаю... – Да ведь вы верите, что... как это... вино претворяется в кровь Распятого, а хлеб, самый обыкновенный пшеничный хлеб, в Его тело? Ты присутствовала на этих мистериях? Делия ничего не ответила. Виргилиан почувствовал, что по ее лицу текут слезы. Он потрогал ее щеки, они были влажны. – Ты плачешь, Делия? – Ничего, это пройдет. Я вспомнила детство. Неужели оно ушло безвозвратно? И эта детская радость? С тех пор, как я убежала от своих... – Ты никогда мне не рассказывала об этом, Делия. – Что же мне рассказать? Они запрещали мне танцевать... – Кто – они? – Делия, скажи, ты многих любила? – Ах, мне кажется, что я никого не любила, кроме тебя. Я убегала от мужчин, хитрила. Мне не надо было... этого. Я была глупая девчонка, я думала, что моих танцев довольно для них, но они хватали меня, целовали, и я потом плакала где-нибудь в углу. Как мне было противно иногда! Но лучше об этом не говорить. Не надо вспоминать об этом. Поедем, милый, в Александрию. Мне хочется хоть издали посмотреть на мать и на отца. Мать пойдет на рынок покупать на ужин рыбу, а я буду стоять за углом и смотреть на нее сквозь слезы. |
