И да…

Наконец, в Париж добралась Мария Медичи и это меня тоже сильно нервировало. Испанский самогон уже давно перестал помогать, осталось только завидовать де Брасу, которому не пришлось участвовать в этих сраных похоронах.

И молиться. Да, три тысячи обгадившихся монахов, я всерьез молился.

Мария Медичи сильно сдала, превратившись в сгорбленную старуху. Ее поддерживали под руки Гастон Орлеанский и принц де Конде. Анна Австрийская шла гордо вздев голову, на ее лице угадывалась торжественная радость.

Я шел рядом с ней и держал за руку дофина.

— Почему я не могу ехать на лошади… — гневно шепнул мне Людовик. — У меня туфли уже все в грязи!

— Сохраняйте почтение, ваше королевское высочество, — одернул я его. — Королевские башмаки предназначены не только для ковров, но и для грязи.

— Он не любил меня! — на лице дофина появилось презрительное выражение. — Но пусть. Я исполню свой долг. Но потом, я прекращу все эти мерзкие традиции.

«Я не буду против, мой мальчик… — подумал я. — Из тебя получится хороший король…»

Показалась громада собора Парижской богоматери, куда везли покойного короля для отпевания.

Через час, к счастью, шествие закончилось, толпы зевак отсекли на мосту.

Внутри собора Нотр-Дам гроб и манекен установили на покрытом черной материей постаменте с балдахином, вокруг которого горели бесчисленные свечи. От смрада благовоний было трудно дышать.

Мария Медичи и Анна Австрийская сели на стульчики перед гробом, остальные родственники остались стоять. В том числе и кардинал Ришелье, присоединившийся к церемонии уже в самом соборе. Меня он продолжал игнорировать.

Под сводом пронеслась поминальная молитва:

— Господи наш Иисусе Христе, в единении со Страстями Твоими, по предстательству Скорбящей Твоей Матери, жертвую все мои молитвы, труды, страдания и добрые дела за души усопших…

Я крутил головой как заведенный, потому что предчувствие беды стало вовсе нестерпимым. Постояв немного, я отошел в сторону и наведался в помещение, где готовили освежающие напитки для королевской семьи.

— Все в порядке! — отрапортовал сержант гвардеец перед входом.

Я кивнул ему, вошел вовнутрь и неожиданно увидел, что поварам помогает какой-то монашек. Поймал его за шиворот и прошипел сквозь зубы.

— Какого черта?

Плюгавый человечек с заячьей губой что-то униженно забормотал, но в глазах монаха сверкнула незамутненная ненависть, он извернулся и коротко ткнул меня в живот узким и длинным стилетом.

Раздался противный скрежет, каким-то чудом ублюдок попал в пряжку широкого ремня под сутаной.

Я его машинально ударил головой в лицо, он отшатнулся, злобно взвизгнул и снова кинулся на меня.

— Срань господня… — я снова чудом ушел от удара, поймал его за кисть, переступил ногами и бросил на пол.

Монах злобно завизжал, попытался вырваться, но…

С его головой встретился тяжеленный черпак и монах безжизненно распростерся на каменных плитах пола.

— Прошу прощения… — дюжий слуга виновато поджал плечами. — Я посчитал нужным вам немного помочь.

Остальные повара и поварята боязливо жались к стенам.

— Я запомню… — я сухо кивнул ему. — Как он здесь очутился, мать вашу? Я спрашиваю, идиоты?

Охрана только разводила руками, от остальных внятного ответа тоже получить не удалось. Каким-то загадочным образом просочился и все. Как очень скоро выяснилось, монах суетился возле столика, где готовили питье и закуски для Анны Австрийской, а при нем нашелся маленький уже пустой пузырек. Я приказал убрать все и готовить заново из других припасов, приставил к поварам четырех гвардейцев, а сам попытался допросить убийцу.