— Когда-никогда? Процентов этак на двадцать? — Процентов этак на пятьдесят.

— Не многовато ли хватил? Она определенно надо мной подтрунивает, но не злобно, а с какой-то симпатией. Все же я чувствую, что пора положить конец этим колкостям, хоть они и безобидные.

— Ну все, хватит. — Мой голос звучит твердо. — Хорошенького понемножку. Я не такой, каким ты меня расписываешь.

— Ничего я не расписываю. Что вижу, то и говорю — Черт подери, нельзя же сводить всего человека к одному его минусу или к одной слабости: тот карьерист, этот бездельник, а Рико вот в юбочники зачислила…

— Ладно, не злись.

— Так ведь любой на моем месте разозлится.

— Хорошо, объясни тогда, кто ты в действительности. До сих пор я, честно говоря, имела дело в основном с Федерикусом Рексом. Ты сказал, что тебя зовут Рико. Расскажи мне о Рико.

— Я — режиссер.

— Режиссер? И много у тебя фильмов? — Пока ни одного.

— Значит, никакой ты не режиссер.

— Я стану им через две недели, когда начну снимать мой первый фильм.

— Ты женат? — Да, у меня жена и сын.

— И ты любишь жену? — Да, очень.

— А с виду и не скажешь, — Это ты насчет банка? Там я поддался минутной слабости. Со всяким бывает.

Она замолкает, пристально вглядываясь в меня своими загадочными, нечеловеческими глазами с расширенными, отрешенными зрачками. Вроде задумалась. Затем с пугающей проницательностью Ирена говорит: — Тогда будем считать, что во всем виноват Федерикус Рекс? — Будем.

— Выкинем из головы и то, что произошло в банке. Постараемся сделать так, чтобы Федерикус Рекс больше не возникал между нами. Никогда. Если ты согласен, а для меня это очень важно, то я готова стать твоим Другом. Идет? Что со мной? Я глубоко и как-то по-новому взволнован тем, что она так точно и одновременно так случайно почувствовала мое потаенное, страстное желание. Неожиданно внутри меня что-то разорвалось сверху донизу, словно лопнувшее от резкого порыва ветра полотнище театрального задника во время представления под открытым небом. Тот же ураганный порыв спустя мгновение швыряет меня к ногам Ирены: я стою на коленях, обхватив руками ее ноги, закрыв глаза и уткнувшись лицом в ее колени. Это подобно какомуто затмению. Но я все же пытаюсь понять истинную причину столь невероятного душевного порыва. Неужели это снова моя неизлечимая неполноценность, в который уж раз напоминающая о себе таким презренно сентиментальным образом? Или есть все-таки что-то новое в моем головокружительном чувстве к Ирене, таком внезапном, таком вдохновенном, таком умопомрачительном, что благодаря ему я встал с дивана, обошел стол, опустился на колени, обхватил ее ноги, и все это — вот загадка! — совершенно безотчетно? И не станет ли это новое чувство первым, пока еще робким шагом к моему раскрепощению? Тому самому раскрепощению, что, словно драгоценный дар, я уже полгода по крупицам собираю для "моего" фильма и что вопреки моей воле вдруг воплотилось в образе Ирены? От этой мысли я изо всех сил прижимаюсь к ее ногам; мои руки обнимают их с таким отчаянием, с каким руки утопающего обнимают сломанную мачту тонущего корабля. Да, я угадываю собственное раскрепощение в моем — как бы это сказать? — ариэлевском чувстве. И, судя по всему, это чувство дает мне основания полагать, что "он", мой коварный гонитель, наконец-то смирился с неизбежностью сделать то, что является попросту "его" долгом, а именно — исчезнуть.

Думая об этом, я по-прежнему стою с закрытыми глазами. Чувствую, как Ирена ласково проводит по моей голове ладонью, и мысленно ликую: сомнений нет, я люблю Ирену, Ирена любит меня, а "он" повержен — окончательно, навсегда.