«Слава вам, богатыри-победители!..» Такая шапка украшает первую страницу газеты. Посмотрим, что под ней. Вот тебе и раз! Премии, награды. Прежде всего бросается в глаза фамилия Голоты. Себя раньше всех видишь. Выдают путевку в Крым и денежную премию. Слава богу, не одному. В числе прочих. Не имею права отказываться. Принимаю! На все пятьсот рубликов куплю в горкомхозовском питомнике цветов и завалю ими Ленку, когда она вернется. А в Ялту не поеду. Ну их, кипарисы, магнолии и Черное море!

Наградной список длиннющий, четыре столбика. Все, кто хорошо трудится, не обойдены. Интересно, как отмечен Алеша Атаманычев? Все лето он здорово работал. Лучше всех.

Пробегаю глазами наш заводской «указ». Голота, Гаранин, Герасимов, Гранаткин!..

Не там ищешь Атаманычева, грамотей! Начинай с заглавной строки. По алфавиту напечатаны фамилии,

Адамов, Андреев, Акулькин... Борисов, Болотов, Богатырева... моя Ленка. Атаманычева нет. Ни сына, ни отца. Перечитываю список от первой до последней строки. Не числится! Ошиблись учетчики, наломали дров.

Бегу в депо, навожу справки. Делопут, которому поручено вести бухгалтерию социалистического соревнования, обиженно заявляет, что никакой ошибки не произошло, все правильно. Заводская комиссия не сочла возможным, по весьма веским причинам, наградить Атаманычева.

По каким причинам?..

Делопут многозначительно опускает тяжелые веки, набухшие государственной тайной.

— Гм... сверху виднее.

Иду «наверх», в комиссию, к самому Быбочкину. Так обидно за Алешку, что даже потерял власть над собой. Размахиваю руками, кричу, увлажняю прокуренный кабинет брызгами слюны.

Быбочкин наливает в стакан воды, протягивает мне.

— Успокойся, потомок. Вот так! Теперь садись и рассказывай. Я слушаю.

Стучу кулаком по столу и говорю: если Атаманычева не отметят, пусть и меня вычеркивают. Не желаю на чужих хребтах въезжать ни в Ялту, ни в передовики.

Посуровел Быбочкин. И до этого не был приветлив, а после моих слов совсем помрачнел.

— Отказываешься от социалистической премии?! От высокого доверия, оказанного тебе? Да ты что, Голота, с ума спятил?

— Не я спятил, а тот, кто обокрал Атаманычева. Он достоин премии. Вот цифры. Простая арифметика. Посмотрите!

Быбочкин даже не взглянул на мои бумаги.

— Я был о тебе лучшего мнения, Голота!.. Ударник среди ударников, потомственный рабочий, талант, студент, историческая личность, а к сложной нашей жизни, где и с компасом можно заблудиться, подходишь с четырьмя правилами арифметики.

— Не темните нашу ясную жизнь. Если награждать, так всех, кто хорошо работал, отличился, а не так, как вы...

— Брось философию разводить!

— А почему не пофилософствовать? Хотите, чтобы я молча вкалывал? Крот истории должен не только рыть, но и размышлять.

Быбочкин метнул из-под грозно нависших бровей свирепый, прямо-таки бешеный взгляд.

— И это тоже брось... на пушку брать! Не простофили мы, не сопливые интеллигентики,

— Не мешает и вам быть интеллигентным!

— Вот что я тебе скажу, инте-ллиген-тный товарищ! От социалистических премий не отказываются. Наши премии, если кому-нибудь от них тошно, отбираются с барабанным треском, с опубликованием в печати и с кое-какими оргвыводами. Не посмотрим и на родословную.

— Да, тошно! — закричал я. — От вашей премии, Быбочкин, тошно. Своевольничаете! Социалистическую справедливость наизнанку выворачиваете. Каждому по труду! А вы разделяете рабочих на красивеньких и уродливых. Атаманычев должен получить премию! Слышите?

Услышал!

Поднял брови. Распустил жесткие складки на свирепом лице. Посмотрел на меня почти нормальным взглядом.

— Да, Атаманычев оказался впереди. Вырвался!.. В карьер, галопом — к цели.