Ася отталкивает меня, садится поровнее, натягивает юбку на коленях.

— Уговорил!.. Все. Завязала. И не посмотрю больше в твою сторону.

Но она тут же обхватывает мою шею и прохладными губами прижимается к моим губам.

— Вот и все, попрощалась.

Глава шестая

Больше тысячи человек собралось под брезентовым куполом цирка-шапито. Со всех участков Магнитки слетелись ударники! Кумачовые полотнища опоясывают железные ребра циркового каркаса: «Да здравствуют богатыри пятилетки!», «На твоем рабочем месте решаются судьбы мира!», «Товарищи, друзья, братья, магнитные люди, будьте достойны великого времени!»

Мы будем достойны, а вот Быбы...

Остро пахнет конской сбруей, дегтем, зверями. Доносится львиный рык и шарканье хлыста о прутья клетки. Укротитель усмиряет разбушевавшегося «царя зверей». И на него раздражающе подействовал голос Быбы.

Провалилась с треском затея Быбы с парадом ударников. Пришлось ему устраивать обыкновенный слет.

Быба торчит на трибуне и, не отрывая глаз от бумаги, бубнит:

— ...Должны поднять энтузиазм на новую высоту!.. Должны повысить темпы!.. Должны равняться!.. Должны быть на уровне!.. Обязаны идти в ногу!.. Должны поднимать!..

Болтай для тех, кто тебя еще не раскусил, а я займусь чем-нибудь другим.

Докладчик все еще шелестит бумагами, сыплет цифрами. Не понимает, что несет. Сам себя не слышит. Ему сейчас можно подсунуть «Боже, царя храни!», не заметит, прочтет.

Соревнование — это организованный, умный, горячий, без оглядки на время, на усталость радостный труд, жар души, чистые руки, чистая совесть. Быбочкин от всего этого удален за тридевять земель. Он и соревнование несовместимы, как огонь и вода. Все, к чему он прикладывает свою руку, оказенивается, отдает мертвечиной, загрязняется, летит кувырком. Ударников с трибуны он расхваливает, называет хозяевами страны, творцами жизни, а на самом деле считает болванчиками, пешками: и так и этак можно нас шпынять, все стерпим, таковские. А себя он воображает осью, вокруг которой вертится Магнитка.

А ведь кому-то нужен такой Быба, шут гороховый, и его пустопорожняя затея. Кому? Не знаю. Только не нам. Не Магнитке. Не государству. Не партии. Тем, наверно, кто дело подменяет парадностью, кто любит шуметь и греметь, втереть очки. Ленину бывало тошнехонько от подобного «коммунистического вранья».

Верховой ветер бушует над цирком: хлопает брезентом, надувает его, как парус в шторм.

Там, где обычно размещается оркестр, расположился президиум слета: Губарь, Гарбуз, Леня Крамаренко, четырнадцать человек. Пятнадцатый я. Не засиделся я на почетном месте. Увидел на галерке, под самым куполом, клюющего носом Алешу и быстренько перебрался к нему.

— Ты что, дрыхнуть сюда пришел?!

Алеша встряхнулся, протер глаза, улыбнулся.

— Да разве я один дрыхну? Всем скучно слушать граммофон. Давай заорем: «Регламент!..» Или свистнем.

— Не стоит. Себе дороже. Потерпи!

— Сил нет. Наперед знаю, что он скажет. Засекай!.. На основе великой нашей политики...

С трибуны, как эхо, доносилось:

— ...На основе великой нашей политики.

— Слыхал?.. Сейчас всю молитву до конца прочтет: в борьбе, под руководством...

Быбочкин отхлебнул глоток воды, вытер костяной лоб, снова уткнулся в бумаги.

— ...В борьбе... — и дальше слово в слово повторил все, что подсказал Алеша.

Мы засмеялись.

Председатель стучит карандашом по графину. Распорядитель с красной повязкой на рукаве устремляется к нам на галерку, грозно шипит:

— Безобразие! Мешаете работать!

Узнав меня, он сразу смягчился. Изобразил милейшую улыбку.