— Тише, пожалуйста!

Рядовых ударников можно приструнить без церемоний, а на члена президиума, на знатного человека, на «историческую личность» нельзя шуметь, если он даже и провинился. Вот оно как!

Выбираемся с Алешей через верхний ход на улицу. Гудит воздуходувка. Кажется, все ветры мира бушуют в ее чреве. На Магнит-горе полыхают красные облака, гремят взрывы. Все небо в ярких чистых звездах — летняя ночь выдает свою плавку.

— Хорошо!

Стою на площадке высокой железной лестницы, прилепленной к шатру цирка снаружи, и взахлеб пью свежий воздух да подбираю из сияющих созвездий четыре самые дорогие для меня буквы. Так и этак примериваюсь к Большой Медведице и к прочим неизвестным мне звездам. По всему небу шарю взглядом и нахожу, что надо.

Лена! Лена! Лена!

Где она теперь? Что делает? Думает ли обо мне? Соскучилась? Ах, гений! Помирись! Возвращайся! Буду любить тебя в тысячу раз сильнее. Умнее. Бережливее. Нежнее. И всегда буду бояться потерять.

— Ну, Саня, о чем ты?

— Что? — Я даже вздрогнул. Испугал меня Алешка.

— Я спрашиваю, о чем ты размечтался?

Перевожу взгляд со звезд на лицо Алешки и думаю: сказать ему или не сказать, как люблю Ленку, как напрасно терзался ревностью, как ни за что ни про что обижал ее и как, дурень, подозревал его в покушении на мое счастье. Почему бы и не сказать? Друг все должен знать о тебе, плохое и хорошее. Все поймет. Странно, что мы до сих пор не говорили с ним о Ленке. Столько обо всем болтали, а тему любви с опаской обходили далеко стороной.

Скажу!

Собирался начать издалека, исподволь, но схватил быка за рога. Не ждал от себя такой прыти.

— Алеша, ты все еще любишь ее?

Он был застигнут врасплох. Но не растерялся. Прямо посмотрел на меня и, недолго думая, сказал:

— Раньше не любил, а теперь...

— Не любил?.. Как же это?..

— А вот так. Она ко мне всем сердцем, а я... с прохладцей. Не увидел ее... настоящую. А когда разглядел как следует, уже было поздно.

Еле сдерживаю бушующее во мне ликование. Вопросы исчерпаны. Разговор окончен раз и навсегда. Все мне ясно и теперь и на сто лет вперед. Молчи и ты, Алеша! Умоляю, будь человеком!

Он молчал, глядя вниз, в темную пропасть. Швырнул в нее недокурок, вернулся на галерку.

А я стоял на железной площадке и, задрав морду к звездному небу, беззвучно ржал. От радости, что мой семейный горизонт полностью очистился от туч и облаков. Сочувствовал Алеше, жалел его, но все-таки радовался. Хорошо! Очень хорошо, что он не сумел сразу разглядеть Ленку.

Теперь даже Быба не способен замутить мою радость. Распахиваю полотнище и, как триумфатор, вхожу в цирк.

Глава седьмая

После окончания слета ударников Гарбуз взял меня под руку, вытащил на улицу, сказал:

— Вызывают в Москву, к Серго. Готовлюсь к большому разговору. Завтра вылетаю.

— Наконец-то! А я уже стал подумывать, не затерялось ли ваше письмо. Дошло!

— Да, заждался ответа!.. Прогуляемся, Саня? Поговорим?

— С радостью, Степан Иванович.

Улица за улицей — и все бараки: дощатые, вросшие в землю, замурзанные, в потеках, многооконные, многотрубные, поделенные на семейные клетушки и громадные, как вокзальные залы. Скопище бараков. Раньше я их почти не замечал. Бараки и вонючие, с отдушниками, на полдюжины дверей будки. Для мужчин с одной стороны, для женщин — с другой. И еще рундуки, переполненные зловонным мусором. В такой вечер, как сегодняшний, теплый и тихий, особенно трудно дышать.

Приглянулась нам скамейка, врытая в землю около барака. Сели. Гарбуз набил трубку и начал.

— Ну, Саня, давай вместе подумаем: как наша Магнитка должна двигаться дальше, во второй пятилетке.