Там, за хребтом, ночи, зори, туманные рассветы, а у нас начался трудовой день, тысяча сто сорок восьмой со дня рождения Магнитки.

Ленка причесывается перед осколком моего зеркала. Пристально вглядывается в свое побледневшее, с запавшими глазами личико. Сдвигает брови. Облизывает выпитые губы. Не бойся! Все равно красивая!

Она чисто женским делом занята, а я — мужским. Просматриваю газеты и тоже хмурюсь. Всерьез, не так, как Ленка. Страшен потусторонний заграничный мир.

«Геббельс и Штрассер во время парада германских фашистов повторили свои угрозы кровавого террора: «Скоро каждый, кто станет даже мысленно приветствовать Москву, будет повешен».

«Еще одно кровавое воскресенье в Берлине».

«Вооруженные силы фашистов насчитывают уже более пятисот тысяч человек».

«Улицы Нью-Йорка поражают приезжих иностранцев огромным количеством нищих, толпами голодных безработных и рядами пустых магазинов, брошенных арендаторами. «Эмпайр стейт билдинг» пустует на 70 процентов. Американцы, любители мрачных шуток, называют стоэтажный небоскреб домом призраков. Фермеры молят бога, чтобы урожай этого года не оказался слишком хорошим, в противном случае миллионы бушелей пшеницы придется вывезти на бездонную свалку — в море».

Ленка все еще причесывается, все пытает себя: красивая или некрасивая? А я откладываю «Правду», беру «Магнитогорский рабочий».

— Подлец! — во весь голос кричу я.

— Кто? — испуганно спрашивает Лена.

— Ванька Гущин. Договорились, что сам напишет статью, а он от моего имени настрочил... «Несмотря на лютые происки таких типов, как Тарас Омельченко, моя Двадцатка на большом клапане носится по горячим путям... Темпы, темпы решают все! Отсталых бьют. Вперед, мое время! С сегодняшнего дня моя машина будет работать лучше... Я вызываю Шестерку Атаманычева на соревнование. Держись, друг! В этом квартале ни ты и никто другой меня не догонит. Порукой тому моя...» Боже!.. Мое! Моя! Мои! Я! Подлог! Ничего я не писал.

Ленка прочла газету и молча положила на стол. Смотрит в окно, и глаза ее темнеют, набухают. Милая, да при чем же здесь я?

Проводил Ленку домой и побежал к Гущину. Встречаю его в коридоре. Он хватает меня под руку, увлекает за собой в самое непривлекательное заведение редакции.

— Ну как?

— Разве мы так договаривались? Подлог! Очковтирательство!

— Тише, старик, не кипятись! Объясни, чем ты недоволен?

— Не мог я написать такой галиматьи! Не самохвал же я! Не петух на заборе!

— Розжував! Зря страдаешь. Хорошая получилась статья. На красную доску вырезку поместили. Звонок был из горкома — похвалили!..

Ваня похлопал меня по плечу.

— Все в порядке, старик. Комар носа не подточит. Железное дело. Половодье на мельницу социалистического соревнования. А кто писал, — это чепуха. Будь здоров. Нет, постой!.. Срочно нуждаемся в гневных откликах на события в Германии. Притулись где-нибудь и накатай строчек двадцать.

— Пойдем к редактору! — говорю я.

— Зачем?

— Поговорить о твоем «железном деле». Опровержения требую.

— Уехал редактор в Свердловск. Так!.. Со мной, значит, не договорился? Пренебрегаешь? В самостоятельное плавание отправляешься? Не ожидал. Вот так благодарность! Тебя в люди вывели, а ты...

— Много на себя берешь, Ваня!

Я выскакиваю в коридор. Гущин бежит за мной.

— Куда же ты? Не хочешь откликнуться на такие события?

Пусть громыхает.

Вернулся домой и завалился в кровать.