— Она жаждет быть каргой, детка, — ответил Роб, — Должна она, как и мы, усреть свой рок. Она крепкий драчун, не сумлевайся. Она ж до смерти почеломкалась с Зимовым, и вмазала Кроле скавародкой. И кады треклята невидимка забралась в ее главу, она не сдалась и прогнала прочь. Она дюже драчливая.

— Ох, я про то ведаю, — ответила кельда. — Она целовала зиму в лицо и вернула весну. Она много великих свершений сотворила, то верно, но тогда лето стояло за ее спиной. Не сама карга справилась, а лета сила. Она справилась хорошо, и не ведаю, кто лучше сумел бы то справить, но стоит ей осторожничать.

— Какого вражину не мочно встретить нам с нею вместе? — спросил Роб.

— Не могу сказать, — ответила кельда. — Но в моей главе оно есть так. Когда поцеловала она зиму, то потрясло меня, и зрю, потрясло весь мир, и что нам удивляться, ежели там есть тварюги, которые проникают в сны. Убедись, Роб Всякограб, что смотрят за ней в оба глаза.

Глава 4

Настоящий шиллинг

Тиффани проснулась голодной и услышала звонкий смех. Эмбер уже встала и вопреки всем ожиданиям была счастлива.

Тиффани выяснила, что было этому причиной, когда смогла втиснуть большую часть себя в туннель, ведущий вглубь кургана. Девушка лежала на боку, свернувшись калачиком, а юные Фиглы развлекали ее, кувыркаясь, ходя колесом и весело отвешивая при этом друг другу тумаки.

Раздававшийся смех был моложе Эмбер. Он звучал совсем как грудного младенца, который радуется сверкающим разноцветным штукам. Тиффани понятия не имела, как именно работает утешение, но оно работало куда лучше, чем все ведьминские штуки. По всей видимости оно каким-то образом уравновешивало людей и выдавливало из их голов самое лучше наружу. Утешение не просто приводило вас в порядок, более того — оно помогало забыть. Порой Тиффани казалось, что когда кельда говорит про утешение, она рассказывает о живом существе — вроде оживших мыслей или вообще о животном, которое поедает плохие воспоминания.

— Она поправляется, — сказала появившаяся словно ниоткуда кельда, — С ней все будет хорошо. По ночам ее будут мучить кошмары. Не всесильно утешение. Но приходит в себя она, положено начало, и все идет к лучшему.

Еще не рассвело, но у горизонта уже начинала зарождаться заря. Тиффани еще засветло предстояло покончить с грязной работой.

— Могу я на какое-то время оставить ее с тобой? — спросила она. — Мне еще кое-что нужно сделать.

«Не следовало мне укладываться спать, — размышляла она, выбираясь из котлована. — Нужно было сразу возвращаться! Нельзя было оставлять там несчастного малютку!»

Она выдернула помело из терновника и стала как вкопанная. За нею кто-то наблюдал, она чувствовала это спиной. Она резко обернулась, и увидела одетую во все чёрное старушку, довольно высокого роста, но опиравшуюся на палочку. Едва Тиффани ее увидела, старушка испарилась, медленно, словно при замедленной съемке.

— Госпожа Ветровоск? — обратилась Тиффани к пустому месту, хотя это и было откровенной глупостью. Матушка Ветровоск даже мертвой не стала бы появляться с палочкой, а уж живой и подавно. Тут она краем глаза уловила какое-то движение. Когда она вновь обернулась, то увидела зайчиху, стоявшую на кривых задних лапах[1], с интересом и без малейшего признака страха, смотревшую прямо на нее.

В этом, конечно, не было ничего странного. Фиглы на них не охотились, а среднестатистическая овчарка стопчет все лапы прежде, чем загонит зайца. У зайцев не было душных нор, в которых их можно было поймать в ловушку. Их жизнь была в скорости, чтобы мчатся стрелой через поля, подобно ветру.