Изменить размер шрифта - +

Вдруг он приходит в себя, выпрямляется, отрывается от меня, говорит, что справится сам. Опирается на Лауру и, пытаясь держать марку и едва двигая языком, просит меня проводить Элизу до дому. Опять извиняется перед нами.

— Не волнуйся, — говорю я ему, — машину я пригоню тебе в понедельник.

Вновь сажусь за руль. Элиза, попрощавшись с Лаурой садится рядом. На мгновение у меня мелькает мысль, что оставить меня один на один с Элизой — часть макиавеллевского замысла Лауры, но тут же я отбрасываю эту гипотезу. Лаура не стала бы выставлять себя в таком дурацком свете и за миллиард, говорю это серьезно.

Завожу мотор, мы отъезжаем. Поглядев в зеркало, вижу Лауру, которая поддерживает Флавио, блюющего у калитки. Ротвейлеры заходятся в лае.

Украдкой смотрю на ноги Элизы, затем на ее профиль, освещаемый слабым светом уличных фонарей, мелькающих за стеклом.

— Черт возьми, как он надрался, — говорю я, — ему по-настоящему плохо.

— Это от твоего тавернелло, — отвечает Элиза.

Я с изумлением поворачиваюсь к ней и встречаюсь с ее насмешливым взглядом. Некоторое время она смотрит но меня, потом зажмуривает один глаз и упирает в меня палец, изображая пистолет. «Стреляет», сопровождая жест глухим звуком выстрела, и говорит:

— Убит.

Мы оба смеемся, сначала сдержанно, затем все неудержимее.

Понемногу смех утихает, и мы сидим молча, слегка потрясенные. Я включаю аудиосистему, вновь звучат аккорды Пако де Люсия, я отпускаю руль и изображаю игру на гитаре.

Мы смеемся по новой. Я переключаю систему на радио. Передают вещь Ван Моррисона: Loneley Avenue, блюз для саксофона и гитары. Элиза закрывает глаза, расслабленно откидывается на спинку кресла и, кажется, наслаждается музыкой. Неплохо. Никогда еще рядом со мной не было женщины, которой нравится блюз.

Мы не разговариваем, лишь иногда переглядываемся.

Мы растворяемся в миланской ночи и в саксофоне ирландца Ван Моррисона.

 

VI. Флавио

 

Лаура поддерживает меня под руку. Психует. Будто сквозь туман я вижу фонари «мерседеса», удаляющего под осатанелый лай собак, который болью отдается в моей голове. Говенный вечер.

— Ты можешь хотя бы секунду постоять один, пока я открываю калитку? — сердито спрашивает меня Лаура.

— Без проблем, я в порядке, это тебе кажется, что нет.

Голова у меня еще кружится, но мне уже лучше, я кайфую и досадую одновременно. Я не напивался так лет десять. Я снимаю ботинок и запускаю его в беснующихся ротвейлеров, которые моментально разрывают его в клочья.

— Пошли в жопу, гады! — говорю я псам.

— Кто в жопе, так это ты, — говорит Лаура, качая головой. — Ты бросил им «россетти» стоимостью восемьсот тысяч лир.

— В жопу «россетти», — отвечаю я, ощущая сильное желание отлить.

Выписываю зигзаги по сырой траве. Мне это нравится, и я бросаю в ротвейлеров вторым ботинком, который мне уже не пригодится. Ротвейлеры с яростью вгрызаются и в него тоже. Надо бы покормить их, думаю я. Лаура идет рядом со мной, и когда я смотрю на нее, то вижу ее удвоенной. Закрываю левый глаз в надежде увидеть одну. Мне и одной ее вполне достаточно.

— Эй, — вспоминаю я Элизу. — Красивая телка, только немного худая.

— Заткнись! — отвечает идущая впереди Лаура, не оборачиваясь.

— Как ты думаешь, этот мудак ее трахнет?

— Заткнись. Не будь вульгарным. Противно слушать, когда ты говоришь, как Альберто Сорди в роли пьяниц.

— Ах, так?.. — И я принимаюсь говорить с римским акцентом, подражая Альберто Сорди из какого-то кинофильма: — Ахо!.

Быстрый переход