– А она и не откроется, – ласково сказал шеф, – пока…

– У меня больше нет! Одни сосиски! – закричал я и приготовился к обороне портфелем.

–…пока не возьмете сдачу! – перебил меня шеф и протянул рубль с мелочью. Потом встал, обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и сказал: – Будьте любезны! Вот вы и дома. Желаю вам сначала приятного аппетита, потом – спокойной ночи, затем – счастливых сновидений. Ну и, конечно, доброго утра! А если я что не так сделал, то извините великодушно. Если сможете!

В растерянности я застыл на тротуаре. Я понимал, что меня обманули. Но в чем – не понимал.

Из оцепенения меня вывел какой-то запоздалый прохожий, который подбежал к моему таксисту и бойко спросил:

– Шеф, до Медведок дотрясешь?

– Будьте любезны! Садитесь, пожалуйста! – сказал шеф, вышел и открыл перед ним дверцу.

Человек смутился, стушевался, кинул беспомощный взгляд в мою сторону, но все-таки влез в машину. Она тронулась, а я подумал: «Еще один попался!» И мне стало легче.

Во имя канвы!

Сразу после спектакля режиссер собрал актеров и спросил:

– Как получается, что в нашем новом спектакле опять не прослеживается главная тема?

– Из-за Шкапенко! – раздалось тут же несколько голосов.

– Разрешите мне? – попросил старейший актер театра. – Дело в том, что Шкапенко каждый раз уходит со сцены под аплодисменты зала. Это безобразие! Он же разрушает канву спектакля! Я, конечно, понимаю, что Шкапенко играет свою роль ярко, самобытно и интересно. Но и он должен понять, что главное – это спектакль в целом, а не его роль. Тем более что она у него эпизодическая. Я бы даже сказал – второстепенная. А если вдуматься, то вообще лишняя…

– Да сколько можно об этом говорить? – перебила его актриса с тридцатилетним стажем травести. – На каждом собрании мы говорим о том, что Шкапенко смешает акценты всех наших спектаклей. И что он портит своей, как вы выражаетесь, яркой и самобытной игрой наши постановки. Пора, наконец, принимать меры, товарищи! Предлагаю поставить ему на вид!

– Верно! – поддержал ее подающий надежды пожилой актер. – А то что же получается? Например, детский спектакль «Ни бэ, ни мэ». Я работаю Волка, Агнесса Полна – Козу. И вдруг… в самый узловой момент, понимаете ли, когда я должен ее съесть, все зрители смотрят на массовку, где Шкапенко танцует Пятого Сорняка, потому что у него, видите ли, отличная пластика. В результате никто не видит, как я ее съедаю! Так же нельзя, товарищи! Агнесса Полна – уважаемый всеми человек. Сколько лет на сцене! Она эту роль еще до войны играла. К тому же сама по себе сцена не из легких. Ведь чтобы зритель поверил в то, что сейчас я съем Агнессу, я сам должен сначала захотеть ее съесть. А это, как вы понимаете, не так легко сделать… Все-таки она эту роль еще до русско-японской войны играла.

– Товарищи, да Шкапенко над нами просто издевается! – взял слово молодой, но тоже уже порядочно талантливый актер. – Он считает, что у нас провинциальный театр. Да, у нас провинциальный театр! Но у нас великие цели! Воспитание человека будущего, слияние города и деревни и другие не менее важные проблемы современности. Сможем ли мы справиться с этими задачами? Сможем! Но только в том случае, если не будем рвать четко выстроенной канвы спектакля! Поэтому во имя идеи предлагаю снять Шкапенко со всех ролей и отдать их более надежным исполнителям.

– Верно! – раздались голоса. – Хватит канву разрушать да акценты смещать! Уволить его! Чего там… У нас средний театр, но высокие цели!

– Тихо! Тихо! – успокоил всех режиссер.