– Вроде… Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась… А то цепляется за ремень… Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает…

– Не знаю, – ответил Сидоров. – У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении…

Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.

– Это принадлежности Димы?

– Да.

– Шкафчик сами смастерили?

– Я всё сам делаю, – не без гордости отозвался Николай Байков. – Мы всегда в стеснённых условиях жили.

Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…

– У вас ко всему строгий подход, – кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. – Что тут? Тетрадки? Учебники?

– Да.

– А это что? – Капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. – Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться…

Смеляков взял из рук капитана тетрадь и стал читать то, что было написано старательным детским почерком:

– «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»

Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.

– Это же дневник, Пётр Алексеевич, – сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. – Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого…»

– О-ох, – застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.

– Эх, ёлки-палки! – воскликнул капитан, подхватывая женщину. – Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.

– Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, – бубнил из-за спины Байков. – Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..

С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.

– Трудно тебе видеть такое? – спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.

Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение, и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.

«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв… – Виктор несколько раз мысленно повторил слово „мёртв“, будто пробуя его на вкус. – Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, ребёнка всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы – сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить.