Проститься с Толстым приехали многие, от депутатов Думы до крестьян из самой глубинки, от рафинированных столичных интеллигентов до странников-христарадников. Даже московские фабрики прекратили работу ради того, чтобы люди могли отдать последний долг графу. А к дороге, по которой шел поезд, вышло, наверное, все население прилегающих уездов.

Вот так вот и похоронили мы совесть нации.

Глава 2

— Как власть делить будем, Гриша?

Я подошел к окну кабинета Таврического, глянул вниз на Шпалерную. Боже ж ты мой. Сколько автомобилей на улице! Тут тебе и легковые, и грузовые, мотоциклы. Такой плотный трафик — прям из будущего, все никак не могу привыкнуть. Вот раньше то — чинно, благородно, ландо с дамой проедет или конник при параде проскачет — событие! Собаки лают, мальчишки бегут, кричат… А теперь такое только в глубинке, куда автомобилизация еще не дошла, но обязательно дойдет.

Нет, опять глазам поверить не могу! Женщина. В шубке, вуалетке, вылезает из коляски… Подает руку для поцелуя мотоциклисту. Идет во дворец. Думская стража отдает честь. Ого, кто же это? В голове больно стрельнуло, я вздрогнул, вернулся за стол. Рановато ты, Григорий, на дамский пол начал заглядываться, вот тебе организм-то сигнал и подает.

— Что молчишь?

Столыпин чиркнул спичкой, прикурил сигарету.

— Думку думаю. Я Петр Аркадьевич, нынче как пятое колесо для телеги. Вы тут без меня сколько справлялись? Четыре годика?

— Даже поболее если с выздоровлением считать. Ох, Григорий, не юли! Похороны Льва Николаевича все по местам расставили. Тебе же на поклон все губернаторы бежали, даром что подштанники не теряли. Даже те, которые после покушения были назначены. А толпа как тебя слушала? Я-то видел эти глаза. Скажи ты им — идим православный крест на Святую Софию водружать, так пошли бы! А телеграмм сколько… — Столыпин кивнул на стол, заваленный корреспонденцией.

Да, с выздоровлением поздравляли многие. И соболезнований прислали на похороны Льва Николаевича море. И отечественные политики и зарубежные, и просто люди со всего мира…

— Гриша ты тут? — в кабинет словно вихрь ворвалась Лохтина. В белой шубке, в шляпке и вуалетке… Ах вот кто у нас на мотоцикле приехал. Да еще с персональным водителем-воздыхателем. Судя по тому, как долго он лобзал ручку.

Столыпин немедленно последовал примеру мотоциклиста.

— Ой, Петр Аркадьеви, здравствуйте! — Ольга засмущалась, отобрала руку, которую щекотал знаменитыми усами премьер. — А мне подруги телефонировали из Таврического что Гриша приехал. Первый день на работе. А у нас тут не прибрано…

Не прибрано — это еще мягко сказано. Когда я попал в свой кабинет — он выглядел как музей Холмса, в серии «20-й век начинается». Ну, когда приехали Шерлок с Ватсоном, а их никто не узнает, все в пыли, экспонатах…

— Ты Оленька, иди, позвони в буфет, пусть нам с Петром Аркадьевичем кофия сварят — я посмотрел на Столыпина, тот кивнул — У нас тут разговор важный.

Лохтина кивнула, упорхнула. Словно девочка бегает. А ведь ей сколько уже сорок шесть, сорок семь? Вот что делают с женщинами широкоплечие мотоциклисты… Вторая молодость.

Я прислушался к себе. Нет, ничего не екнуло. Все перегорело, пеплом покрылось. Да и были ли у меня тут хоть какие-то настоящие привязанности, кроме быстрых романов? Сначала с той же Лохтиной, потом с Еленой.

Третья была Танеева. Устроилась — лучше всех. Упорхнула, улетела к немецкому князю замуж. Первая в мире женщина-пилот. Как же… Небось графья, да принцы в очереди стояли, пока я колодой лежал, под себя ходил. О, женщины! Коварство ваше имя. Кто это сказал? Кажется Шекспир.

Я вздохнул. Нет, не коварство.