Остается, однако, другая грозная проблема. Почему за все эти годы никто в России не подверг его гипотезу элементарной научной проверке, и в результате сейчас, в годы развала, она, по выражению «Литературной газеты», «пьянит страну»? Почему самые разные люди в сегодняшней России вдохновенно повторяют введенные ею термины, будь то «пассионарность» или «фаза надлома»? Почему «Наш современник» объявил Гумилева лидером «единственной серьезной исторической школы в России»? Почему книги его оказались бестселлерами? Какой потребности в растерзанной стране они отвечают? И как гипотеза его, сколь бы ни была она уязвимой в научном смысле, может быть использована в расколотой России, где оба борющихся не на жизнь, а на смерть политических лагеря, в особенности оппозиционный, отчаянно нуждаются в своих святых и пророках, мучениках и мудрецах, авторитетах и символах?

Ответы на большую часть этих вопросов, по-моему, очевидны. Есть глубокая внутренняя потребность в освященном авторитетом науки подтверждении, что у великой страны, корчащейся в муках очередного смутного времени, есть еще достойное будущее. Худо ли, хорошо ли, но Гумилев эту потребность удовлетворяет. Еще более очевидна потребность новой оппозиции, объединившей в своих рядах после августа «патриотов» и коммунистов, «белых» и «красных», – в общем идеологическом знамени.

В поисках идеологии

<…> Что нужно будет усвоить рядовому «красно-белому»? Что история работает против «загнивающего» Запада и на самый молодой в мире этнос. Ибо только мы сохранили еще безнадежно утраченную Западом пассионарность. Что, попросту говоря, «никаких контактов нам с латинами иметь не надо, так как они народ лукавый, лицемерный, вероломный, и притом не друзья Руси, а враги» (1, 137). Или на ученом языке (для интеллигентов); «Как бы ни называть эти связи: культурными, экономическими, военными, они нарушают течение этногенеза… порождают химеры и зачинают антисистемы. Идеологические воздействия иного этноса на неподготовленных неофитов действуют подобно вирусам, инфекциям, наркотикам, массовому алкоголизму… губят целые этносы, не подготовленные к сопротивлению чужим завлекательным идеям» (8, 33). Хуже того, такие контакты с чуждыми этносами ведут «к демографической аннигиляции… только этнические руины остаются в регионах контакта» (5, 251).

И все это было бы освящено непререкаемым авторитетом большого ученого, притом своего, отечественного, а не чужеземного, сына божественной Анны Ахматовой, мученика сталинских лагерей, «патриотического» святого. <…>

Блуждающий этнос

Я утверждал выше, что «учение Гумилева» может стать идеальным фундаментом российской «коричневой» идеологии, в которой так отчаянно нуждается Русская Новая Правая. Я думаю, читателю в общем ясно почему. Суммируем.

Во-первых, оно синтезирует <…> жесткий детерминизм с вполне волюнтаристской пассионарностью, снимая, таким образом, глубочайшее противоречие между идеологическими установками «красных» и «белых».

Во-вторых, оно подчеркивает именно то, что их объединяет, – ненависть к Западу и приоритет нации (этноса) над личностью: «Этнос как система неизмеримо грандиознее человека» (8, 102).

В-третьих, наконец, оно остерегает массы не только от каких бы то ни было контактов с Западом, но и от «химерической» свободы: «Этнос может… при столкновении с иным этносом образовать химеру и тем самым вступить в «полосу свободы» {при которой} возникает поведенческий синдром, сопровождаемый потребностью уничтожать природу и культуру…» (там же).