Сели мы на пароходик; людей было мало – так хорошо, уютно, солнышко светит. Я сидела около окошка, и вдруг он – чмок! – и поцеловал меня в щеку. Я вся замерла, а он опять сидит, как ни в чем не бывало. В конце концов, приехали опять на Зубовскую площадь. Я его к себе не пригласила, попрощалась с ним, а он очень удивился, расстроился и спросил: «Когда Вас можно навестить?» Я ответила: «Не раньше вторника». И он пришел ко мне во вторник. Тогда уже начался наш настоящий роман. Через некоторое время Лев сделал мне предложение стать его женой.

Мы договорились, что через какое-то время я приеду в Ленинград. Но раньше середины июня я приехать не могла, т. к. мне нужно было закончить иллюстрации к книге и сдать работу в издательство. Я хотела ехать не с пустыми руками, а получить деньги, чтобы было с чем начинать новую жизнь. Лев сказал, что тоже должен закончить работу с гранками «Древних тюрок». Поэтому решили, что я приеду 15 июня.

Он уехал, я скорее принялась заканчивать оформление книжки о какой-то пионерке, которую мне заказали в «Детгизе». В конце концов, я ее вымучила. Прошел месяц, полтора, уже приближается 15 июня, а Лев не звонит, не пишет. Я подумала, может быть, он передумал, и написала ему маленькое письмецо на открытке, совершенно детское, с вопросом: «Может быть, Вы раздумали жениться?»

Через несколько дней получаю открытку: «Я Вас жду 15-го. Все в порядке. Пол вымыт». Я удивилась: причем здесь пол? Таков был Лев: коротко и точно!

Это было время Ленинианы, подготовки к столетнему юбилею, и все рисовали Ленина. Я тоже под это дело взяла в Союзе художников аванс 200 рублей (это была тогда очень большая сумма) и решила назвать будущую работу «Юность Ленина в Петербурге» или что-то вроде этого, в общем, какая-то чушь.

Я получила эти 200 рублей, получила деньги за книжку и отправилась в Ленинград. Лёвочка меня встретил на Московском вокзале. Он взял мой чемодан и сумку, снял ремень со своих брюк, просунул его через ручки чемодана и сумки и повесил это сооружение через плечо. Я подумала: «Срам какой! Как же мы пойдем так?» и попросила: «Давайте понесем вместе». Но он отрезал: «Так ведь нести легче!» Так с вещами наперевес мы дотащились до трамвая, долго ехали по Лиговскому проспекту, там еще добирались до дома на Московском проспекте, а я все страдала оттого, что он нес эти тяжести на ремне.

В то время Московский проспект был еще новым районом, стояли большие сталинские дома, была открытая площадь, на ней Ленин с простертой ручкой, небольшой скверик. Когда мы подошли к дому, Лев сказал: «Вот тут я живу» и показал свое окно на 6-м этаже. А вокруг окна почему-то все было черное. Я спросила: «А почему же оно такое черное?» – «А это мы так курим». То есть они так страшно курили в открытую форточку, что кирпичи закоптились. (Лев курил всю жизнь, до самой смерти, причем очень много и только «Беломор» – просто не выпускал папиросу изо рта. Только в последние годы, когда уже сильно заболел, стал курить меньше.)

Дом назывался «эпохи реабилитанса», то есть был построен специально для реабилитированных. Мы поднялись на 6-й этаж, в квартиру. Это была малогабаритная трехкомнатная квартира с маленькой кухней, в которой обитали милиционер Николай Иванович с женой и сыном Андрюшкой, Павел – «поэт» и страшный пьяница с женой Раисой, еще какие-то тетки и дети.