Придя в тот раз после работы в звонницу, заметил, что стол накрывают торжественно, для гостей. Льва Николаевича Гумилева я видел на фотографии и теперь легко узнал. Он был с женой, Натальей Викторовной. Художник-график, оформившая много книжек, она к тому времени привыкла быть «женой декабриста», ведь Гумилев пребывал под негласным надзором, даже получив разрешение жить в Ленинграде.

Тогда я смотрел на этого человека прежде всего как на сына двух поэтов. О его научных трудах знал понаслышке, издано было совсем немного. Правда, «Поиски вымышленного царства» прочел, и эта книга открыла глаза на многое, чего в университете «нам не задавали» и «мы не проходили». Так что встретив в смирновской звоннице автора, сразу понял, что предстоит услышать много интересного. В предвкушении пиршества, пока готовился стол, решил освежиться в реке: звонница стоит на берегу Великой, до воды метров тридцать, не больше.

Надо сказать, кулинаром Смирнов был блестящим и совершенно оригинальным. Как вспоминал много лет спустя Лев Николаевич, «такой еды, как в Пскове у Всеволода Петровича, ни в одном ресторане не подадут». Один «кузнечный суп» чего стоил! В ведро бросали всякую всячину: сосиски, рыбу, капусту, томатную пасту, ветчину, лук… Варился суп на кузнечном горне, подавался в изобилии, съедался с наслаждением. В той же кузнице жарили мясо, которое на богатом псковском рынке покупалось за гроши. Пили-ели из старых чаш и братин, передаваемых по кругу. Этим необычным и приятным способом в отреставрированной звоннице воссоздавалась картина давно ушедшей жизни. Вот какое застолье ожидало Льва Николаевича и Наталью Викторовну… Пиршество еще не началось, когда я вернулся в звонницу и тут же ощутил доброе внимание Льва Николаевича: «О, вы с реки. Вы уж примите, а то замерзнете». В те молодые свои годы я слыл профессиональным выпивальщиком: сколько бы ни выпил в компании, не пьянел и не шумел. Зная за собой это качество, постарался не ударить в грязь лицом перед таким человеком и принял довольно приличную дозу. Закусил огурчиком, успел подумать, что надо бы накинуть сухую рубашку и…

Подобное со мной в жизни два или три раза случалось. Видимо, алкоголь достиг до каких-то неподготовленных уголков организма и буквально снес меня «с лица земли». Потихоньку добрался до соседней комнаты, где на полу была расстелена огромная калька с чертежами будущего креста. Повалился на нее и так, «самораспявшись», проспал часа три. Открываю глаза и вижу участливо наклонившегося надо мной Льва Николаевича. «Вы прямо как воин на васнецовском поле лежите. Я подходил всё время, проверял, но чувствовал, что дышите. А теперь можно и к столу. Мы ваш уголок за вами сохранили», – я еще не знал, как добр этот строгий, серьезный человек, насколько тактичной и по-мужски цельной бывает его заботливость.

Страшно неудобно, стыдно: при первом знакомстве опростоволосился! Но друзья помогли мне быстро войти в ритм застолья. И, конечно, это был стол, за которым надо было только слушать Льва Николаевича.

Негромко, неторопливо, с характерным петербургско-университетским грассированием он рассказывал о теории этногенеза, о книгах, которые пишет, и о своей жизни. Теперь мы знаем, сколько несправедливости и зла пришлось пережить младшему Гумилеву. Но если читатель полагает, что на собеседников Льва Николаевича обрушивалась хотя бы толика этого страшного груза, он ошибается.