Потом встал Лев Николаевич и с юмором, который он умел при случае превращать в боевое оружие, сказал: “Ты, Анька, очень хорошо рассказала, кто в какой комнате жил. Только почему ты забыла упомянуть свою родную бабушку Анну Евгеньевну, она ведь была очень порядочным человеком! Ну ладно, давайте устроим музей-гарем: ты, Ирка, повесишь фотокарточки своих любовников, я повешу свою Птицу, и все будет славно”. Воспроизвести интонации Льва Николаевича, конечно, очень нелегко, но это был блестящий спектакль, и он действовал во всеоружии ума и таланта. Надо сказать, что в дальнейшем, когда музей в Фонтанном Доме был открыт, Лев Николаевич не очень-то его жаловал. Чаще он бывал в другом – народном музее, созданном Валентиной Андреевной Биличенко. Не знаю, чем она сумела завоевать его сердце, но имевшиеся у него материалы, связанные с творчеством отца и матери, он неизменно передавал туда. О Фонтанном Доме он говорил: “У нас на Фонтанке и черти водятся”. Но я к тому времени уже не работал в этом музее.
Мои отношения со Львом Николаевичем не были простыми никогда. И это понятно: ведь я никогда всерьез не занимался творчеством его отца, которого он боготворил. В тех редких случаях, когда мои занятия касались Н. С. Гумилева, я встречал со стороны Льва Николаевича самое благожелательное отношение. Так, в 1988 году мы с редактором Натальей Евграфовной Приймой задумали сделать в издательстве “Детская литература” книжку “для среднего школьного возраста”, “Капитаны”. Издать самый знаменитый поэтический цикл Гумилева для детей тиражом 300 тысяч экземпляров было по тем временам смелой задумкой. Я принимал в ней непосредственное участие и хочу вкратце рассказать, как это было. Художники, братья Валерий и Александр Трауготы, сделали великолепные экспрессивные и романтические иллюстрации к книжке. Книжка предварялась двойным портретом отца и сына, Николая Степановича Гумилева и маленького Левушки. Поместить такой портрет тоже было непросто, и во “взрослой” книге он бы наверняка не прошел в то время. Нас выручило то, что на детские книжки цензура не распространялась, поэтому в изданиях для детей удавалось иногда протащить крамольные, по тем временам, вещи. Но все-таки, выпуская эту книжечку, пришлось обратиться с просьбой к Михаилу Александровичу Дудину, чтобы он написал вступительное слово – его авторитет много значил для “прохождения” книги. Мне было поручено написать примечания к стихам и показать макет книжки Льву Николаевичу. Он по-детски обрадовался и будущей книжке, и своему детскому портрету. Узнав о моих трудностях с примечаниями, деятельно взялся помогать мне. Хотя эрудиция Льва Николаевича была весьма обширной, он, не доверяясь ей вполне, стал доставать с полок словари: Брокгауза – Эфрона, Ларусса, какие-то еще мне неведомые на разных языках. Мы вместе стали искать объяснения, кто такие Гонзальво, Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий, капитан с ликом Каина. При этом Лев Николаевич веселился от души и вел себя как совершенный мальчишка. Так что можно сказать, что примечания к книжке, хотя и подписаны моей фамилией, наполовину сформулированы Львом Николаевичем. Он сам взялся написать второе, вслед за дудинским, вступление к книжке. Сделал он это буквально на моих глазах, и вот что у него получилось: “Правильнее сказать, что тема находит поэта, нежели наоборот. Экзотика в русской литературе всегда занимала достойное место. Пушкин и Лермонтов писали про Кавказ. Стихотворение Рылеева “Ермак” стало боевой песней сибирских казаков… В XX веке эту традицию продолжил Николай Степанович Гумилев, который был не только поэтом, но путешественником и солдатом. Темой многих его стихов была доблесть, которую он видел как в своих спутниках и соратниках, так и в героях истории – будь они испанцы, греки, финикийцы или арабы. Радость открытий, совершаемых с трудом и риском, прославлена им как высшее проявление человеческого духа, а опасности, подстерегающие первооткрывателей заокеанских стран, казались его героям, как и ему самому, заманчивыми и увлекательными. |