«Косыгина я никогда не видела раньше и не говорила с ним. Его лицо не внушает оптимизма. Он встал, подал мне вялую, влажную руку и немного скривил рот вместо улыбки. Ему было трудно начать, а я вообще не представляла себе, как этот человек говорит.

— Ну, как вы живете? — наконец мучительно начал он, — как у вас материально?»

Косыгин, конечно, был вполне искренен, начав именно с этого «главного», с «материально», он же ведь — «исторический материалист».

«— Спасибо, у меня все есть, — сказала я, — все хорошо».

Косыгин и дальше искренне выговаривает, что Светлана «оторвалась от коллектива» и туда ей надо «вернуться». Но когда Светлана, говоря о Сингхе, естественно называет его «мой муж» — спокойствие изменяет премьеру, и его материалистическое мировоззрение прорывается очень интересно.

«При слове „муж“ премьера как бы ударило током, и он вдруг заговорил легко и свободно, с естественным негодованием:

— Что вы надумали? Вы молодая здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли себе найти здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно против, решительно против!»

В монологе премьера замечательно все. «Несгибаемый» большевик-ленинец правильно рассматривает «любовную проблему». Он рассматривает ее животноводчески: молодой бабе нужен здоровый парень. А как же иначе? Это и есть — «любовь пчел трудовых» по формуле «тетки русской проституции генеральши Коллонтай». Только Александра-то Коллонтай, дочь придворного генерала Мравинского, сея «разумное, вечное», была, разумеется, значительно тоньше всех этих неандерталов. Но философия любви — от нее, тот же — орвеловский скотный двор. Сложность чувств, духовная и душевная близость людей — не для неандерталов. Жрать, пить, совокупляться, обставлять себя всяческой «роскошью», а главное — властвовать. Вот философия «наивного материализма» партийцев, это снижение всего до животного, цинического примитива. Любовь каких-то там капиталистических Петрарки и Лауры? Да сам «отец народов», Сталин — после самоубийства душевно ему не подошедшей жены — прекрасно управлял «всем миром» и жил с своей здоровой, малограмотной, курносой кухаркой «Валечкой». Конечно, это не Женни фон Вестфален. Никак.

Портреты вельмож, людей «нового класса», руководителей советского парткапитализма выписаны Светланой с большой изобразительностью. Тут и крупные и поменьше представители этой породы. «Новые баре нового класса — советской аристократии, — выросшей из бывших рабочих и крестьян. У них не было и не могло быть иного эталона власти, чем власть барина, иного идеала, как стать самому барином». Вот — Суслов, на советской живопырне он самый крупный «марксист». Бедный Маркс! Светлана идет к нему по тому же делу.

«Я отправилась на Старую площадь, не предвидя ничего хорошего. Суслова я видела при жизни отца несколько раз, но никогда не говорила с ним. Он начал точно так же, как и премьер: „Как живете? Как материально?“» А когда Светлана сразу же заговорила о цели ее прихода — «Суслов нервно задвигался за столом. Бледные руки в толстых склеротических жилах ни минуты не были спокойны. Он был худой, высокий, с лицом желчного фанатика. Толстые стекла очков не смягчали исступленного взгляда, который он вонзил в меня.