Переписка Светланы Аллилуевой и Ольги и Романа Гуля

30 октября [19] 67

Дорогой Роман Борисович,

Спасибо Вам за Ваше милое, теплое письмо. Ваш журнал известен мне с первых дней, как только я приехала в США. Пожалуй, самым интересным для меня было так наз. «обсуждение» Б. Л. Пастернака в Московском Союзе Писателей в связи с его Nobel Priée; мне было интересно читать все это теперь, здесь, летом, — я ведь знала еще в Москве, как «изворачивались» некоторые мои знакомые; как стыдно было им позже, когда поэт умер; и как они же теперь говорят, что «Др. Живаго» необходимо издать в СССР… увы, такова наша жизнь там — каждый врет, как может, «применительно к подлости». А стыд удален, как некий ненужный аппендикс — А. Вознесенский трижды прав.

Решение поддержать Ваш журнал возникло давно, и, право, Ваши отзывы о моем «творчестве» никак не могли на это повлиять, каковы бы они ни были… Я так счастлива была, что Вы сразу же определили жанр статьи «Б. Пастернаку» — плач. Да, конечно, это именно плач — форма чисто лирическая и абсолютно русская… Поди докажи тем, кто этого не понимает! Я видела рекламу этой статьи где-то, так назвали ее «The Letter of S. Alliluyeva to her children» — как Вам нравится?! Разве лирическое стихотворение нуждается в заголовке?

Ну, Бог с ними, это не так важно. Скорее, важнее мне объяснить Вам нечто иное, — «о 20 письмах». Я очень огорчаюсь тем, что «московская пропаганда» все-таки сделала свое подлое дело (и здесь некоторые ее, к несчастью, поддержали…) и книга, а также ее автор были «объяснены» всему миру несколько в ложном свете… Я вижу, как одни и те же положения повторяются из отзыва в отзыв — есть они и у Вас. Поэтому позвольте мне немного объяснить:

«20 писем» — не книга о Сталине. Это ее так здесь видят, так ее здесь читают. Но я ее не так писала. Для меня важнее всего была — мама и те люди, которые рядом с ней и вместе с ней противостояли злу — и погибали, не выдержав борьбы. О них книга. Иначе незачем было бы ее и писать. Но это — никому не интересно… Хотят читать лишь о Сталине, и как доходят до его «нежных писем» к ребенку — так начинают негодовать… А что вся архитектура «20 писем» ведет к тому, чтобы осудить его и показать весь ужас и беспомощность борьбы с ним — этого никто не желает видеть… Слава Богу, Вы все-таки не приписали мне «адвокатской» роли. В противном случае, мне надо бы ехать жить в Грузию (и наслаждаться там фимиамом), а уж никак не за границу…

Разве это значит, что я «перекладываю всю историческую ответственность на Берию», как пишут обо мне теперь, как говорит Москва?

Об исторической ответственности я если говорю, то только следующее: «Мы все за всё ответственны».

А о Берии я пишу больше, чем о других малютах, только потому, что он многие годы был близок к семье; кстати, отчего он «удержался» и шел «наверх» так успешно в течение 25 лет? Не оттого ли, что был хитер? Почему его не убрали?

Для меня лично — они все равны, и один Берия вовсе не служит для меня «incarnation of evil». О, нет! Все еще с Ленина и Дзержинского пошло: механизм адский был уже тогда запушен. И для этого механизма, машины, системы отец мой только оказался наилучшим инструментом, наравне с Берией и прочими малютами, которые меня в «20 письмах» не интересовали, поскольку «20 писем» — о семье, а к семье близок и причастен был больше других и дольше других — только Берия.

О Берии. О «влиянии на Сталина» говорил еще Бухарин; он знал лучше других.