— А ведь ваш отец был очень против браков с иностранцами. Даже закон у нас был такой! — сказал он, смакуя каждое слово».

И Суслов, самый влиятельный тогда в СССР человек, лидер сталинизма, который «пас телят» в юности, объявляет Светлане с предельной ясностью: «За границу мы вас не выпустим! А Сингх пусть едет, если хочет, никто его на задерживает… Да и что вас так тянет за границу?… Вот вся моя семья и мои дети не ездят за рубеж и даже не хотят! Неинтересно! — произнес он с гордостью за патриотизм своих близких <…> Я ушла, унося с собой жуткое впечатление от этого ископаемого коммуниста, живущего прошлым, который сейчас руководит партией».

Здесь надо отметить одну очень характерную черту в психологии не только высоких «ископаемых коммунистов», но и всей КПСС. По завету Ильича и трафарету Маркса, все они официально все еще «интернационалисты». Но это — давно всем известная нелепость, ибо на самом-то деле — от верха до низа — все они живут самым грубым, примитивным, квасным шовинизмом и, в частности, ксенофобией. Они не только чуждаются, но боятся общения с иностранцами. Я думаю, тут немалую роль играют комплекс их неполноценности, прикрываемый манией советской мощи, общая их некультурность, необразованность и некое идеологическое, принципиальное поощрение невежества и всяческого «материалистического» опрощения. Давно бы пора в советском лексиконе заменить слово «иностранцы» древним — «бусурмане», что вполне выражало бы психологию всех Громык по отношению к внешнему миру.

Это отталкивание от всего «иностранного» и боязнь иностранцев у членов КПСС хорошо даны Светланой и в описании кремлевской больницы, где она впервые встречает Сингха, и потом — в доме отдыха, в Сочи, на Кавказе: «Партийцы, заполнявшие палаты кремлевской больницы <…> недовольные всем происходившим в стране после 1953 года, ожиревшие, апоплексические от водки, обиды и вынужденного безделия, собирались у телевизоров и „резались в козла“ — как они называли игру в домино. Когда эти тяжеловесные туши надвигались на нас, прогуливаясь по коридорам, мне становилось страшно за тщедушного, близорукого Сингха. Он громко говорил по-английски и непринужденно смеялся, не усвоив еще советской привычки разговаривать вполголоса. А они замолкали от негодования, видя „такое безобразие“ в этих стенах, построенных специально для них и принадлежащих только им».

А вот — дом отдыха, где те же «партийные туши» окружали Светлану и Сингха: «Дом отдыха, построенный в начале 50-х годов в ложноклассическом стиле „социалистического реализма“, с колоннами, фресками и статуями на каждом шагу, был чудом безвкусицы и помпезности. Отдыхали здесь только члены партии. Они съехались сюда, к теплому морю, со всего СССР, работники райкомов, крайкомов, обкомов <…> Хотя времена были либеральные, но большинство привычных догм продолжало управлять жизнью — особенно в партийной среде. Одна из таких аксиом состоит в том, что всякий иностранец в СССР подозревается в шпионаже, а потому за ним нужен глаз да глаз и доверять нельзя». Партийные «туши» подходили к Светлане, когда она была одна, и «отведя в сторону, озираясь, вполголоса говорили: „Ваш отец был великий человек! Подождите, придет еще время, его еще вспомнят! — И неизменно добавляли: — Бросьте вы этих индусов!“»

Об этой партэлите — об этих, по существу, отбросах человечества — Светлана пишет иногда с иронией, чаще с презрением, а порой и с ненавистью. Это породу она хорошо знала. В этой линии очень типичен советский посол в Индии Бенедиктов — «высокий, огромный, с неподвижным, как монумент, лицом» и его тяжеловесная мадам.