Тихое житьё-бытьё кончилось через полгода: случилась пьяная драка с поножовщиной. Вовчика арестовали, а Лия почти без чувств сползла по косяку, увидев заляпанную кровью комнату. На полу — огромная лужа, пятна на ковре, отпечатки окровавленных ладоней на мебели, брызги на стенах… Вот тебе и спортсмен. Вот тебе и «не пьёт».

Тётю Машу с инфарктом увезли в больницу, и неизвестно, как бы Лия выкрутилась, если бы соседка по лестничной площадке, тоже пенсионерка, за символическую плату не согласилась присматривать за Катюшкой.

Квартиру родителей после совершённого в ней убийства долго не удавалось сдать или продать, хоть она и располагалась в хорошем районе. Способствовали тому «добрые» соседи, которые были готовы выложить ту историю во всех подробностях любому потенциальному съёмщику или покупателю. Пришлось сбавить цену, и не слишком придирчивый к таким деталям покупатель всё-таки нашёлся. Отцовскую машину Лия оставила себе, а деньги от продажи квартиры положила на счёт.

Лия ездила уже на другой, новой машине. Она была хорошим специалистом и неплохо зарабатывала, но её работа уже начала её тяготить. Всякий раз утром грудь наполняло безысходное и тяжёлое чувство, обнимавшее её, как холодная, тёмная толща воды: опять… Спасала лишь необходимость зарабатывать средства к существованию не только для себя, но и для Катюшки — единственный мотив, который ещё заставлял Лию держаться за эту работу и, стиснув зубы, идти туда снова, снова и снова… Пять дней в неделю, с девяти до девятнадцати, с обеденным перерывом с часу до двух. Белка, колесо, бегать. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год.

Она разучилась радоваться. Совсем. Душа будто выгорела изнутри, и Лия жила на автопилоте, как некий механизм, робот, запрограммированный на выполнение набора функций. Маленький беспокойный огонёк внутри иногда вспыхивал тревогой: так не должно быть, это неправильно… Но как вырваться из этого порочного круга, Лия не знала.

Карандаш летал по линованной странице блокнота, из-под грифеля выходили штрихи, быстрые и небрежные, шероховатые, надломленные. Усталые. Карусель, тополя, фигурки людей. Киоск со сладкой ватой. Чего-то не хватало этому небу… Солнечного диска, быть может? Линованное небо молчало в ответ.

— Мама, мама, смотри!

Звонкий Катюшкин голосок ворвался в зыбкую пелену задумчивости, и Лия, вскинув взгляд, улыбнулась. Дочка не должна чувствовать эту пустоту, эту выжженность, мама должна быть её небом и солнцем, её миром, её каменной стеной. Лия искала внутри силы для улыбки и нашла — искорку тепла, маленькую и слабую, но ещё живую. Эта искорка умрёт в последнюю очередь.

Да, бумажному небу не хватало солнца, и Лия его нарисовала: схематичный круг и пара-тройка лучей. Белое солнце, ненастоящее и плоское… Цвет — вот чего ему недоставало. Рыжий, как волосы той девушки. Лия порылась в сумочке и нащупала в недрах тюбик тонального крема; повинуясь порыву, она собиралась использовать его не по прямому назначению. Нажатие — и горошинка крема застыла на кончике пальца. Пусть не рыжий, пусть телесного цвета, но — Бог с ним, оттенок неважен. Важен сам цвет, его наличие. Лия размазала круговыми движениями крем по солнечному диску на бумаге. Других красок у неё не было, но рисунок стал совсем иным. Кроны тополей отливали зеленью, шевелились и дышали, фигурки людей ожили и зашагали, а карусель закрутилась. Всего лишь капля крема — и такая метаморфоза.

— Возьмите.

Лия вздрогнула, будто солнце спрыгнуло с бумаги и зависло перед ней раскалённой шаровой молнией.