– Поняли… – простонало эхо.

– Отлично. Я сразу узнал, что имею дело с разумными людьми. Давайте не терять времени. Набавлю вам пять минут; это позволит вам проверить мои слова. Можете за это время убедиться, что провода в самом деле перерезаны и что деревня находится в области обстрела нашего парохода. Кстати, предупреждаю вас, что первый посланный вами верховой или велосипедист, который показался бы на шоссе, получит пулю в лоб. А теперь к делу! Повторяю еще раз: если через полчаса возы с мукой появятся на берегу и еще через полчаса баржи будут нагружены, мы отплывем, не причаливая и не причиняя никому никакого вреда. Мы приехали не для грабежа, а лишь за провиантом для голодающих. Время бежит. До свидания. Через полчаса!

Товарищ Лаваль повесил трубку и нервным шагом прошелся по палубе. По неуверенному голосу в трубке он не мог заключить наверняка, подчинится деревня его приказу или заупрямится. Его снедало беспокойство. А что, если нет? Если через полчаса на берегу не появится никто? Что тогда? Тогда – придется поворачивать и возвращаться ни с чем. Знал ведь он хорошо, что к берегу, несмотря ни на что, не причалит. Тогда вся затея ни к чему.

Товарищ Лаваль в бессильной злобе сплюнул сквозь зубы, сжимая в руке часы с подвигавшейся по-черепашьи стрелкой.

Меж тем на другом конце провода уже поднялась неописуемая суматоха, шум открываемых и захлопываемых дверей, оклики и беготня. Люди бежали с фонарями, заспанные и огорошенные, толпясь на дороге, ведущей к мельнице.

На пороге мельницы бледный, растрепанный мэр, без воротничка, в наспех накинутом пиджаке и в башмаках на босу ногу, отдавал торопливые распоряжения. Первая подвода, нагруженная мукой, отъезжала уже по направлению к пристани.

Тогда внезапно, расталкивая толпу, в освещенном круге дороги показался запыхавшийся кюре в расстегнутой рясе и в ночных туфлях.

– Подождите! Подождите! – издали кричал кюре, размахивая в воздухе руками. – У меня явилась мысль!

Мэр торопливо побежал ему навстречу.

* * *

Медлительная стрелка касалась уже двадцати пяти минут третьего, когда на повороте дороги показался первый воз с горбом белых нагроможденных мешков.

Товарищ Лаваль отер платком пот, выступивший у него на лбу, и весело сунул часы в карман.

Вслед за первой подводой появилась вторая, третья, длинный обоз, белая литания напевно кряхтящих подвод. В ярком свете прожекторов перепуганные крестьяне, выпачканные в муке, кропотливой толпой муравьев тащили в пловучие муравейники барж тяжелые грузы. Белые сугробы на баржах росли с каждой минутой.

Товарищ Лаваль нетерпеливо посматривал на часы. Прошел уже час, а кончали нагрузку только второй баржи. Где-то далеко черный шов между землей и небом, заштопанный линией горизонта, казалось, расползался на глазах, как изношенная протертая материя, и белесая прореха все росла и росла. Товарищ Лаваль беспокойно поглядывал в эту сторону.

Когда, наконец, третья баржа была нагружена доверху, часы показывали четыре. Полоса рассвета на востоке обозначилась уже широкой щелью. Снежные бугры баржи, как бы растопленные первыми лучами солнца, зеленели несмелой, подснежной муравой брезента. Нельзя было терять больше ни минуты.

Перепрыгивая с борта на борт, матросы поспешно скрепляли канатами баржи, оттолкнутые жердями на середину реки, привязывая их к буксиру. Теснясь на берегу, толпа в молчании присматривалась к этой работе.

Товарищ Лаваль в последний раз взял телефонную трубку.

– Алло! Кто говорит? Почтовый чиновник? Отлично. Скажите, пожалуйста, мэру, чтобы завтра, когда будут поправлять телефонные линии, на всякий случай сожгли узловой телеграфный столб и поставили на его место новый.