– Нет, – сказал Бондарев. – Он работает уже только на самого себя – нам расскажет немножко их секретов, а вернётся к ним, расскажет про нас всё, что знает. Да там его особенно и не подпускают к делам, вот он и перетаскивает коробки с кухонными комбайнами. Я думаю, нам нужно просто заставить Акмаля раскрыться и начать действовать.

– Ты очень хочешь, чтобы он начал действовать?

– Пока он бездействует, он не ошибается. Начнёт действовать – начнёт ошибаться. Тогда мы все поймём про него, про его хозяина, про их цели, про Чёрного Малика… Про Химика, кстати, тоже поймём. – Бондарев покосился на Директора. – Про эту их историческую встречу в девяносто втором году… Дюк говорит, что Химик – это миф.

Директор промолчал.

– Дюк говорит, – повторил Бондарев чуть громче, – что Химик…

– Я не глухой, – сказал Директор, и взгляд его в этот момент стал каким‑то задумчивым.

– Ну так скажите тогда…

– Что тебе сказать?

– Химик – это миф?

– Я тебе на этот счёт ничего сказать не могу. Вот Чёрный Малик – он скажет. Найди его. Поговори с ним.

– Неужели Химик важнее всего остального? Всех других вещей, с которыми связан Чёрный Малик? Важнее Крестинского?

– А кто тебе сказал, что Химик и Крестинский – это совсем разные вещи?

2

Лапшин шёл по коридору и пытался сообразить – что не так? Это не было ощущением опасности, это было какое‑то неуловимое, словно разбрызганное в воздухе чувство, которое никак не получалось ухватить в кулак, поднести к глазам и посмотреть – что же это за штука. Гостиничный холл, лифт, коридоры – все как в прошлый раз, никаких изменений. Люди – те же, деловитый персонал и шумные туристы. Лапшин решил, что всё дело в погоде, вставил магнитную карточку в замок и открыл дверь номера.

Холодная сталь пистолетного дула упёрлась ему в висок, и Лапшин вспомнил: ему улыбнулся администратор гостиницы. Вот это и было тем неестественным явлением, которое вызвало у него лёгкое покалывание кожи на затылке. Администратор знал, что его здесь ждут. Теперь и сам Лапшин это знал.

Он спокойно обвёл взглядом номер, не останавливаясь на лицах находившихся здесь людей (просто посчитал – четверо). В первые секунды его интересовали не люди и даже не пистолет, охлаждавший висок. То, что интересовало Лапшина, лежало на низком стеклянном столике. Пишущее устройство, которое он оставил на балконе своего номера, теперь находилось здесь, и толстые пальцы стриженного бобриком круглолицего турка слегка постукивали по круглому корпусу рекордера.

– Это моё, – сказал Лапшин турку.

– А я не спорю, – ответил тот.

– Тогда я заберу? – спросил Лапшин, по‑прежнему игнорируя пистолет. Парень, который держал оружие и поэтому думал, что контролирует Лапшина, слегка расстроился. Он был самым молодым из четверых, щурил красивые карие глаза и старался выглядеть грозным.

– Одну минутку, – вежливо сказал развалившийся в кресле турок постарше и поупитаннее. Английский у него был лучше, чем у Лапшина. – Есть пара формальных вопросов, которые надо уладить…

– К вашим услугам, – сказал Лапшин, думая о том, что пляжные шлёпанцы – это всё же не самая подходящая обувь для этой ситуации.