Пробкин покраснел от смущения, стушевался, глаза как‑то беззащитно забегали. Не часто его в жизни‑то хвалили.

«Приятно это бывает, приятно… Да‑а…» – подумал Фомич и крепче обычного пожал в ответ руку Изюмова.

Начальник смены был подчеркнуто уважителен.

– Вот, Фомич, видишь? – Изюмов подвел его поближе к экрану. – Думаю, через час состыкуемся и потянем. Но легко сказать… Топливная урановая сборка деформировалась, разрогатилась в канале. Потянешь – начнет драть стенки канала. Ядерная труха вниз посыплется, в «гусак», но и наружу, на пол центрального зала, будет сыпаться, когда скафандр потянет ее в себя. Вот тут твоим орлам придется покумекать.

Фомич слушал с серьезным лицом. Глаза задумчиво смотрели на экран телевизора.

«Покумекаем… – думал он с грустью. – На пол‑то упадет не просто ядерная труха с активностью атомного взрыва, там будут еще куски ТВЭЛов (тепловыделяющих элементов)… Каждый из которых – что твоя нейтронная бомба…»

Изюмов вдруг глубоко заглянул в глаза Фомичу и тихо спросил:

– На какую сумму выписали аккордный наряд?

Фомич махнул рукой. Этот вопрос его особенно не интересовал, был как бы само собой разумеющимся. Главное для него – работа! Это главное.

– Да так… По полтора куска… И спирт для профилактики…

– Проси больше… Уступят… Фомич снова смущенно махнул рукой:

– Да куда нам… Да ладно…

Изюмов как‑то странновато посмотрел на старого мастера.

– Зря это ты… – тихо сказал он, подошел к столу, взял заполненный и подписанный директором наряд‑допуск. – Вот тебе наряд… Петрович подписал… Видишь – по пять рентген на нос… Годовая доза… Но сам понимаешь…

То, что наряд‑допуск подписал директор, или, как его все уважительно звали, «Петрович», обрадовало Ивана Фомича. Он‑то хорошо знал, что подпись эта – результат их недавней дружеской беседы…

Любил Пробкин своего тезку, старого директора Ивана Петровича Булова. Вместе с ним работали в период ядерного штурма там, за хребтом, когда первую атомную делали… Самоотверженный, бесстрашный мужик… Уж насколько бывалый в ядерном деле сам Пробкин, а перед Буловым и сейчас смущение испытывает. Хотя они с ним друзья и на «ты». Один Фомич на АЭС и называет Петровича на «ты». Да имеет на это право. В самом огне они вместе варились, все издержки лихого ядерного дела на свое здоровье списали. Мно‑ого их было, таких Буловых да Пробкиных… И теперь вот самое тяжкое старая гвардия должна взять на себя. А молодым после них, может, и лучше будет.

Вызвал три дня назад Булов Пробкина. Дружески обнял. Усадил. А сам от окна к стене прохаживается. Крупный мужик. Голова большая, гордая. Совсем седой. Лицо отекшее. И руки… Как‑то он их странно держит. Будто только что обжег ладони и теперь держит на весу, как бы дует на них…

У Ивана Фомича одна ладонь обструплена и оголена до голого мяса ядерным ожогом, а у Петровича – обе. А с недавнего времени левая рука сохнуть стала.

– Ну, Фомич, – Булов остановился рядом и положил свою горячую руку на плечо Пробкина, – снова нам доля выпала…

– Да, Петрович, выпала… – сказал Фомич, с любовью глядя на старого товарища.

– Понимаешь, нижнюю ремонтную машину конструируют сейчас на опытном заводе. Даже образец сделали. Но что‑то не идет пока. Придется мастерить самим на скорую руку…

Булов вдруг взял стул и сел против Фомича.

– Нам с тобой, Ваня, друг от друга скрывать нечего. Кроме нас двоих да бывалых гвардейцев из твоего цеха, посылать на это дело никого не могу.