– И твой черед подойдет! Погодь маленько, Дим Димыч! – хриплым голосом сказал Пробкин и возбужденно хохотнул. Тут же переключив внимание, крикнул дозику: – А ну‑ка, Цариков, мигом неси нам подзорную трубу (таковая имелась у дозиметристов, чтобы можно было рассматривать высокорадиоактивные детали издалека).

Цариков побежал.

А Пробкин уже быстро и как‑то нервно прохаживался взад‑вперед вдоль бетонной стены. Нейтронное и рентгеновское похмелье начинало действовать. Словно уговаривая самого себя и товарищей, Фомич громко выкрикивал:

– Ясно! Японская богородица!.. Кусок кассеты, и большой! Застрял на трубопроводной решетке. Сейчас глянем!..

Огромный Федя, обычно медлительный, тоже весь как‑то убыстрился, перетаптывался на месте.

Фомич вдруг вспомнил горячее золотое времечко своей ядерной молодости на бомбовых реакторах. Героическое время! Тогда дозики так вот не бегали и не бледнели, прячась за стеной. Да и ревунов таких бычачьих не было. Все делали тихо. И блочки плутониевые, распухшие в каналах, выдергивали краном. И голыми руками иной раз подправляли, оттого и струпья на руках незаживающие. И вон, все еще голое мясо видать. Без кожи… А откуда ей быть, коже‑то, ежели ее нейтронами убило на всю глубину?

Фомич глянул на открытую рану на изгибе ладони правой руки. Удлиненной щелью так и поблескивает красное живое мясо, подернутое белесоватой пленкой.

«И мёрли, конечно… Мёрли… Схоронили скольких… Агромадные погосты… Ребятишки да бабы в слезах. Да‑а…»

Он не стал вспоминать дальше. Усмехнулся вдруг, вспомнив спину убегающего по коридору дозика, который бежал смешно, необычно высоко вскидывая ноги и перпендикулярно ставя подошвы на пол, отчего пластикат шлепко и суховато постукивал по набетонке. В спине убегающего дозика остро ощущалась какая‑то сдерживаемая торопливость.

«Чего эт я? – усмехнулся Пробкин, заметив частые перескоки в мыслях. – Ядерный кайф начался, что ль?..»

Ложный тонус, вызванный облучением, все нарастал, и Фомич вдруг ощутил легкое удушье где‑то прямо против сердца.

«Ага!» – подумал он и несколько раз стукнул себя кулаком в грудь против того места, где ощущал вновь странную и трудно объяснимую щемящую неудовлетворенность.

И вдруг с беспокойством вспомнил о Булове. Ох и нелегко же ему придется… Но ничего… Он, Пробкин, пока жив, не оставит в трудную минуту старого товарища.

«Вместе, Петрович… Вместе до конца…» – с теплым чувством подумал он о директоре.

Неожиданно, как по мановению волшебной палочки, удушье отпустило.

Фомич заулыбался, но его распирало, и он без видимой причины захохотал. Ему стало весело до игривости. От смеха выступили слезы.

«Ядерный кайф, зараза…» – снова подумал Пробкин.

– Чего гыргочешь, Фомич? – в свою очередь заулыбался Вася Карасев, стоявший в стороне в ожидании своего часа.

– Загыргочешь и ты, погодь! – пообещал Фомич. И спохватился: – А ну‑ка быстро вырезайте из листового свинца Диме плавки и бюстгальтер. На всякий пожарный… А вдруг на «лапше»‑то кусок кассеты высокоактивной окажется… Струей не смоешь… Придется клещами тащить… – Фомич испытующе глянул на Диму.

Тот часто бил костлявым огромным кулаком правой руки по плоской левой ладони.

– Нейтрон его в хобот, Фомич! – крикнул Дима, перекрывая, казалось, уже притупившийся и даже охрипший гул ревунов.

«От такого рева мембраны не только в ушах – в самих ревунах полопаются», – усмехнулся Фомич.

– Я выдерну энту твою кассету, как гнилой зуб из пасти! – не унимался Дима.

– Ну‑ну!.