Фомич вспомнил его в обычной обстановке. Нагловат, плещет превосходством, не так чтобы напрямую, а как‑то утонченно. И придраться трудно. А дураком все же ощущаешь себя рядом с ним. Но сейчас вот лоск сшибло. И даже волнистые каштановые волосы, которые в обычности тоже отдавали нахальством, сейчас выбивались из‑под белого лавсанового чепца как‑то жалко, и казалось, тоже бледнели и дергались.

Фомич с трудом вспомнил его фамилию: «Кажется, Цариков… Точно – Цариков…»

– Ну, Цариков, не тяни! – крикнул Фомич зычно. – Слышь, наяривает?.. Так и перепонки порвать можно.

4

Дозиметрист вздрогнул. Лицо его вдруг затряслось, завибрировало. Глаза бегали из стороны в сторону, но как‑то не глядели на ремонтников. Он уже задвигал руками, делая ими вроде как бы отстраняющие движения. Чудилось, что он хочет что‑то сказать, но голосовые связки у него, видать, слегка подзаклинило от волнения.

Он заговорил, сильно натужившись, покраснев и будто выталкивая из себя слова. Всем уже было ясно, что надо разойтись по сторонам от двери центрального зала, когда наконец Цариков сдавленно выкрикнул!

– В‑в‑в с‑сторону! Н‑ну!

Какой‑то странной походкой, будто не он сам шагал, а ему переставляли ноги посторонние, Цариков подошел к двери центрального зала и потянул скобу. Дверь не поддавалась. Цариков недоуменно посмотрел на ремонтников, как бы говоря: «Вот видите, тяну… А она…»

«Ах, черт, скис… – мелькнуло у Пробкина. – Надо брать на буксир…»

Он подскочил к двери, тоже вцепился в скобу и с силой потянул на себя, поняв, что дозиметрист или сачковал, или действительно здорово ослаб от страха.

Чугунная трехтонная дверь подалась, пошла, и в этот миг, когда она открылась, в коридор шквалом ворвался басистый, оглушающий, какой‑то канонадный гул ревунов. В ушах и ноздрях сильно защекотало от вибрирующего сотрясения воздуха. Казалось, и сам пол вибрировал, потому что слегка щекотало подошвы.

«Ему‑то не положили на лапу…» – подумал Фомич и потянул руку к переключателю диапазонов, но Цариков оттолкнул его.

Быстро щелкая переключателем, он отпрянул от двери, будто получил удар, и, заскочив за стену, крикнул:

– Две тысячи рентген в час у двери! – И, стоя уже боком к стене, взволнованно спросил: – Как же вы будете, ребятки? Вплотную – все пять тысяч рентген будет…

– Ну ладно, ладно! – выкрикнул Пробкин, но голос его в гуле ревунов казался бесплотным, шелестящим. – Стоять будем – и десять тысяч набежит!..

Дима, Вася и Федя нетерпеливо перетаптывались. Лица озабоченные.

– Не крутись в проеме двери! – с силой дернул Цариков Фомича за рукав и втянул за срез бетонной стены так, что тот грудью наскочил на дозика. – Тридцать три рентгена в минуту накручивает!.. А нейтроны?..

Пробкин разгоряченно, даже зло как‑то глянул на Царикова.

«Оклемался…» – подумал он о нем и зычно приказал:

– А ну‑ка! Взяли шланг!.. Подтянули к двери!.. Р‑раз!.. – и дозиметристу: – Отсчитывай время! Через минуту дай сигнал! И меряй! Измеряй, сукин сын! Высунь свой дозиметр в проем! – Фомич неожиданно выхватил у Царикова радиометр, который тот крепко держал в руках, и протянул его к проему двери. – Вот так!.. Следи, будет ли падать активность! Я пойду первый! Федя, готовься! Пойдешь за мной!

Федя молча кивнул побледневшим асимметричным лицом.

– Вот ярит, нейтрон его в корень! – крикнул Дима на ухо Васе Карасеву.

Вася был какой‑то напружиненный и весь будто вслушивался в характер грома ревунов, который шел накатами, волнами.