Напротив церковки Параскевы-Пятницы полыхал костер.

— Эй, ребята! — крикнул кто-то из михельсоновцев. — Подкиньте дровишек!

И тут же откуда-то из очереди пробились двое ребят с вязанками дров за плечами.

— Откуда дрова? — удивилась Землячка.

— Принесли с собой, — объяснили ей. — В такие морозы одной казне московские улицы не отопить!

Кто-то засмеялся, на него цыкнули, и вдруг тут же кто-то заплакал.

— Ну вот еще! — послышался укоризненный женский голос. — Держитесь крепче, товарищи, Владимир Ильич не любил слез.

Говорила пожилая женщина. Землячка всмотрелась в нее, ей показалось, что она встречала ее на заводе, — старая работница и, кажется, член партии.

Строгое лицо, на вид лет пятьдесят, а может, и больше. Бывают такие лица: время высекло морщины, опустило уголки рта, слегка затуманило глаза и на этом остановилось.

Она все говорила, говорила, внятно и чуть нараспев, как говорят с детьми, когда пытаются их утешить.

— Чего плачете? — продолжала она. — Ильич не любил уныния, стыдно, товарищи. Большевики — народ закаленный.

Она долго рассуждала о том, что надо быть сильнее и бодрее, и Землячка запомнила эту женщину, запомнила, как пыталась она вдохнуть в окружающих бодрость.

А народ все шел и шел, очередь медленно продвигалась, и Землячка двигалась вместе со всеми, хотя могла бы пройти в Дом союзов по пропуску.

Какой-то мужичонка в овчинном полушубке, здорово, должно быть, перемерзший, — он все подпрыгивал и тер лицо руками в шерстяных варежках — шел в обратном направлении вдоль очереди и все с чем-то обращался к людям.

— Товарищи, — услышала Землячка, когда он поравнялся с ней. — Может, возьмете в компанию? Всех просю, и до того все безжалостные…

Он поправил на голове овчинную шапку и вопросительно помолчал, но в очереди тоже молчали, и мужик в который уже раз отбежал к ближнему костру.

— Холодные люди, — пожаловался он неизвестно кому. — Никакого сознания.

Возле костра стоял красноармеец.

— Постой, постой, отец, — обратился он к мужику. — Да ты никак и вчера здесь всю ночь болтался?

— Именно верно, — подтвердил мужик. — Были мы и вчерась, и позавчерась, и завтра придем…

— А что, вчера не допустили? — посочувствовал красноармеец.

— Зачем — не допустили? — обиделся мужик. — Вполне допустили, только доступу одна минута, а в одну минуту все в сердце не вместишь.

— Так несправедливо же, отец, — возразил красноармеец. — Проститься всем хочется, а ты будешь тут по десять раз…

Вокруг мужика уже столпились, прислушивались к разговору.

— Это мы понимаем, — тут же согласился мужик. — Только у меня особый случай.

— Какой такой особый? — спросил кто-то из толпы. — Такой же, как у всех.

— А вот и не такой, — обиделся мужик. — Вам он — правитель, радетель за вас, а мне товарищ Ленин личный знакомый.

Он снял варежки и протянул к костру руки, вспышка огня окрасила его полушубок в оранжевый цвет, и окружающие еще ближе подошли к мужику.

— А вы не смейтесь, потому как я в самом деле знакомый Ленину, — настойчиво повторил мужик, с охотой принимаясь рассказывать и как бы хвастаясь даже своим рассказом. — Три года назад из Брянска я приезжал насчет общественной мельницы. Ходил, ходил… Все как есть бесполезно.