***

- Я так погляжу, у пана коронного жовнира[55] есть самый настоящий золотой дукат?

Старший паромщик, здоровенный, не меньше давешних волов, мужик смотрел на капитана, хитро улыбаясь.

Остальные, статями немного уступающие ватажку, не торопясь, черпали деревянными ложками кулеш из медного казана, как бы не следя за разговором. Оно и понятно, намахаешся веслом, до всего глухой будешь, кроме скулящего от голода брюха, что к хребтине прилипло.

- Ну есть, — кивнул Мирослав. — Но только один. Сверху разве что пару солидов добавлю.

- Та не, — отмахнулся широченной лапой паромщик. — И одного хватит. Ты тот дукат, пан, заверни в трубочку, вижу, ты крепкий, совладаешь…

Капитан слушал неторопливую речь, предчувствуя, что не выйдет со срочным перевозом ничего. И придется ночевать на этом берегу. И почему-то захотелось вынуть пистоль из-за пояса, перехватить за ствол и двинуть наглючего посполитого по мордам. Так, чтобы во все стороны зубами брызнуло…

- Вот как совладаешь, так засунь тот дукат себе пид хвоста, пан коронный жовнир. Выгребать среди ночи, да в такую погоду… Не, то пан коронный жовнир лучше пусть вплавь на тот берег махнет, — закончил сволочной перевозчик и оскалился в улыбке. Пары зубов не хватало.

Не успел Мирослав схватиться ни за пистоль, ни за саблю, как под навесом, будто из ниоткуда, объявилось четверо казаков во главе с пятым, разодетым, будто куренной атаман. И крест-мощевик[56] тебе, чуть ли не двухфунтовый на груди висит, и жупан, золотом отделанный, и в аграфе[57] серебряном перо торчит, аж из павлинячьей сраки выдраное…

Хлопцы были своему старшому под стать: с новенькими мушкетами, в черных реестровых жупанах, построенных, похоже, что не только из одинакового сукна, но и одним мастером. И как сподобились-то? Вроде же и не московские стрельцы... Вояки своим грозным видом начисто отшибли желание продолжать спор.

- Что стряслось, ясный пан? – с нескрываемой издевкой произнёс «атаман», пренебрежительно разглядывая изрядно потрёпанного долгой и трудной дорогой капитана, смотрящегося подлинным нищим рядом с пышно разодетым казаком.

- Да ничего, – как можно дружелюбнее улыбнулся Мирослав, внутренне передёргиваясь от злости. – То мы так, пан гетьман. Дурью маемся.

Конечно, можно было их всех перебить – пятерых расслабившихся на денежной, но необременительной службе казаков капитан разделал бы с легкостью. Стрельнуть в упор «пану гетьману» в рожу, разрядить второй в того, что у «гетьмана» за спиной, выдернуть саблю из ножен…

Но вот беда, сие действие, хоть и выглядело заманчивым в своей простоте, в будущем сулило множество неприятностей. Среди которых попытка силами банды сдвинуть с места тяжеленный паром выглядела сущей мелочью.

- Ну раз так, – раздулся от важности «атамано-гетьман», – то иди-ка ты пан жовнир отсюда, и поутру, как стихнет, и приходи. Может, и перевезём, если два дуката найдешь.

Капитан молча отсалютовал, коснувшись шляпы, и вышел из-под навеса. Тут же коварно обрушились струи дождя, мигом смыв желание переправляться тут же и немедленно. В такую-то погоду люди как мухи тонут. Правы и перевозчики, и ихняя охрана…

Но, несмотря на доводы разума и погоды, капитан, пробираясь меж людским столпотворением подлинно вавилонского размаху, ругался так, что даже самый лихой обозник обзавидовался бы тем словесным сооружением, что громоздил разозлённый наёмник. Поминал он и реку, и погоду, и волны, и боязливость людскую, что не дает иной раз жадности над рассудочностью возобладать…

***

Темнота – страшная штука. Это капитан знал с детства, а долгая служба на Орден ещё более укрепила веру в коварство ночи.