Терять тут было нечего – Хома наставил пику и прыгнул вниз – прямиком на живучего врага. Ржавый наконечник пронзил брюхо демона, пригвоздив нечисть к земле. Сам казак от толчка не удержался, выпустил древко и тут же отлетел к стене – петушиный демон лягался не хуже самого дурного татарского ишака.

— Добью! – отчаянно крикнул Хома, выхватывая последнее вооружение – узорчатый клинок ятагана сверкнул в лунном свете.

Кот одобрил уместное боевое предложение очередным завываньем, скакнул, целя на демонский гребень, но клятый шедим честного боя не принял – неуклюже вскочил и, широко расставляя когтистые лапы, кинулся прочь, этакими широченными прыжками, что просто удивительно для петушиного сложения. Торчащая в пузе пика волочилась, чертя уличную пыль…

Хома хотел засвистать вслед трусливому бегству, но тут на казака плюхнулось нечто не шибко тяжелое, но дурно пахнущее прелой пылью и иными гадостями, и вознамерилось немедля задушить. Хома прихватил демона за шкирку, бухнул о стену, маззиким скалился поганой пастью, но лапы от казацкой шеи не отпускал – а те тянулись и тянулись, хоть как далеко их хозяина отпихивай. Вовсе и некстати казака охватили за колени, когти принялись продирать почти новые шаровары. Ох, вовсе беда! На ногах Хома устоял, успел полоснуть ятаганом одного из демонов – почти надвое распорол. Но набегали иные… На кота особой надежи не имелось – тот фырчал и выл под окном, видать, и самому туго приходилось. Но тут пришла подмога свыше – слетело с крыши лёгенькое, знакомо сказало «хы-ых!» и засвистал молот…

— Меня не зацепи! – взмолился Хома, орудуя острым ятаганом во все стороны наподобие крепко выпившего мясника.

Вокруг почистилось – тикали напуганные маззикимы. Тут сверху ещё и бухнул выстрел – хозяйка за мужскую работу взялась.

— Там еще мозгляк затаился! – возопил Анчес, и принялся лупить эфесом шпаги по демонской лапе, уцепившейся за стропилину – видимо, побои, отвешенные отдельно взятой родственной конечности, за душегубство у чертей не считались.

— А глянь, клинка-то на шпаге едва на треть длины наскребется, — прохрипел Хома.

— Так для форсу он носит, — ответствовала так и не запыхавшаяся панночка.

Вражины разбежались, Анчес упрятал в ножны своё гишпанское колдовство. Хома успел зарядить пистоли, промыть глубоко расцарапанную шею и ляжку, как дружно заголосили над притихшим Пришебом петухи. И выяснилось, что ничего не кончилось, а вовсе даже наоборот…

***

…Расскрипелась ведьма нещадно, прямо хоть полную мазницу[75] ей в пасть выливай. «Едем! Сей же миг! Запрягай, бросай, хватай! Варвары!». Ну запрягли, ну накидали чего попало. Панночку опустили в колодец - через два мгновенья вернулась, сунула горшок с червонцами, наскоро выжала мокрую юбку и побежала за мешком с овсом. Анчес волок в карету провиант и прочее, ныряя в и так порядком разграбленный шинок. Собирались как на пожар. Хома сбегал на улицу, надеясь срезать для памяти и другого всякого хоть пару демонских когтей – где там! Никого и ничего, только земля взрыта, да всё загажено, словно гулянка тут прошла, а не смертный бой. Пани Фиотия уже со двора голосила, и к горлу её указание подкатывало не на шутку.

Хома взобрался на козлы:

— Готовы, панове странники?

— Та готовы, — заверила Хеленка, обтирая и пристраивая под рукой свою увесистую, обновлённую цацку.

— Как готовы? – вздернула брови ведьма. – А испанец где?

— Та отпустила я его, — не поднимая глаз, молвила панночка.

— С чего это? – со странным интересом осведомилась хозяйка.

— Та сама знаешь, — всё так же тихо срезала обнаглевшая Хеленка.

— Ну, трогай тогда, гайдук, — хозяйка откинулась на истертую подушку.