Джим пообещал, что будет делать все, как она скажет. Это не казалось ему таким уж подвигом. Он добился больших успехов в умении себя вести – трудности, которые он испытывал сейчас, следовало приписать его ломке – и спокойно мог держать свои «асоциальные» мысли при себе, не показывая их миссис Вайзак.

Но всю радость от ее приглашения ему подпортили на следующий же день. Позвонила мать и сказала, что придет к нему вечером. И что Джим ожидал, то она ему и сообщила. Они с отцом уезжают в Техас через пять дней.

Он почувствовал, как подступают слезы, и сердце провалилось само в себя. Хотя Джим и подготовился к этому моменту – или думал, что подготовился, – его зацепило за живое. Но ему удалось закрыть клапаны и не дать слезам вылиться. Не станет он плакать при матери. Не хочет он, чтобы она рассказала отцу, как сын переживает. Эрик Гримсон только порадуется, узнав, что его сын – плакса.

Джим уже не спрашивал, почему не пришел отец. Он и так знал почему.

Трус!

Ева Гримсон ушла вся в слезах. Она пообещала, что будет переводить деньги на больничную страховку. И была уверена, что сможет посылать Джиму на одежду, учебники и прочие необходимые вещи. Отец обязательно найдет хорошую работу, только нужно набраться терпения.

– Я буду терпеть вечно, – крикнул он ей вслед, когда она плелась к лифту. – И вы будете вечно ждать меня в своем Техасе! Приеду, только если отец умрет!

Это было жестоко – но недостаточно жестоко для Джима в его состоянии.

Через несколько минут, когда он шел по коридору к себе, его остановила Санди Мелтон. Она сияла от счастья, не будучи перевозбуждена при этом. Ее маниакальные фазы смягчились благодаря терапии. И кроме того, сейчас у нее имелась причина быть счастливой. Она получила письмо от отца и хотела прочесть его Джиму.

В другое время он охотно разделил бы с ней ее радость. Но сейчас его злило, что кто‑то другой может быть счастлив. И все‑таки он победил свое раздражение.

– Папе дают работу здесь, в офисе компании! Вот слушай! «Дорогая Санди, моя самая любимая дочка». Хотя я же у него единственная. «Как я говорил тебе слишком много раз, я устал от коммивояжерских шуточек, и мне опостылело это дело». Это он про работу коммивояжера, а не про шутки. «Я бы еще смирился, будь я великим коммивояжером. Но я даже не надеюсь достичь таких высот, как св. Павел из Тарса, самый, пожалуй, великий из всех, как Чингиз‑хан, который продавал смерть миллионам, как человек, продающий холодильники эскимосам, и как тот Вилли из пьесы Артура Миллера, хотя тот был велик только в борьбе с неудачами. Короче, мне предлагают стать начальником отдела сбыта в моей любимой, холодной, бессердечной фирме „Акме текстайлз“. Не думаешь ли ты, что я отвергну это предложение по каким‑либо этическим, моральным, философским или финансовым соображениям? Подумай получше! Итак, дорогая моя дочь, я перехожу Рубикон, сжигаю за собой мосты и, вновь иду на штурм крепости, сиречь твоей бедной матери. Будь то в ясный полдень или в мрачную полночь, но мы раскроем наконец свои карты. Теперь у меня появилась возможность содержать ее, а будем ли мы жить отдельно или разведемся – пусть это решают Бог и ее скверный характер».

Санди запрыгала, размахивая письмом, как флагом победы.

– Ну, не молодец он? Ну, не чудо? Я знаю, что у него на уме. Развод!

Он преодолел свое чувство вины по отношению к ней – я бы тоже хотела и обязательно это сделаю, – и он будет теперь ночевать дома, и я тоже там буду!

Джим обнял Санди и сказал:

– Ну все, мне пора.