|
.. Я видел, как посветлели собравшиеся, министр мог говорить долго и пространно, на то он и культура, а не военно-промышленный комплекс, дает им время собраться с мыслями, сориентироваться, но Кречет хмурился, на глазах свирепел, наконец сказал резко: — Спасибо. Кто еще? Министр замер с раскрытым ртом. Постепенно на смену одухотворенности проступала обида. Никогда его не обрывали так бесцеремонно. Тем более, что никогда не говорил глупости, не допускал в речах нелепых оборотов, всегда правильно расставлял ударения, в отличие от депутатов и даже членов правительства. Премьер сказал, не замечая неловкой паузы: — Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках или хрущевских семилетках, а о планах... вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошной электрификацией всей страны, о плане индустриализации... — ... построения коммунизма, — подсказал Кречет. — Да, что-то вроде этого. Плана построения капитализма быть не может, мы просто не смогли взять твердыню, откатились на исходные рубежи. Но после поражения в стране царит такое унижение, такой упадок духа, что с нами справятся не только горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо! Яузов задвигался, прорычал: — Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку... Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая с солдатни культура, сказал печально: — А что мы можем? Пресса в руках частного капитала. Телевидение — тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцать первый век, а здесь... Кречет поморщился: — Какой к черту, двадцать первый век?.. Что за страна, где идиот на идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого января двухтысячного года начинается последний год двадцатого столетия, а до начала двадцать первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиков изо дня в день твердит о начале третьего тысячелетия... Министр культуры растерянно хлопал глазами. Он вышел из поэтов, вряд ли умел считать до десяти, а сейчас, судя по его лицу, был уверен, что генерал-президент кукукнулся. Коган быстро посмотрел на Коломийца, перевел непонимающий взор на Кречета: — Ну, вы даете, Платон Тарасович!.. Того и гляди брякнете, что Земля... того...вокруг Солнца, а я ж вижу, что всходит на востоке, а опускается за край земли на западе!.. Кречет скупо усмехнулся, кто-то подхихикнул угождающе, обстановка снова разрядилась. Стаканы звякали, половина бутылок уже опустела. Чувствовалось, что у многих появляется желание поставить их под стол по странно выработанной у русского человека привычке. Забайкалов покряхтел, подвигался, привлекая к себе внимание, и когда все взоры были прикованы к нему, проговорил с расстановкой: — Господин президент, пора определиться с зарубежными поездками. Хотя бы ориентировочно. Кречет отмахнулся: — Пока не до поездок. — Надо, — произнес Забайкалов медленно, едва ли не по складам. — Что вы давите? — огрызнулся Кречет. — В стране такое творится!.. Сначала надо разгрести здесь. Поездки — потом. — Но что отвечать?.. Послы берут меня за горло. Кречет сказал зло, желваки вздулись, как рифленые кастеты: — Ответь, что мы сосредотачиваемся. Забайкалов усмехнулся, в прищуренных заплывших глазах промелькнула веселая искорка. |
