Я месяцами пытался звонить, однако Норин наотрез отказывалась подходить к телефону. Папаша Дуган всякий раз говорил, что он этого не понимает, и регулярно передо мной извинялся.

— Извини, Винсент, — говорил он, и я подмечал, что голос его явно постарел и ослаб. — Она не хочет с тобой разговаривать. Извини, сынок… знаешь, вообще-то я думал, что у вас все получится.

Мои письма возвращались неоткрытыми. Мои почтовые открытки рвались в клочья. В конце концов, уже через шесть месяцев после переезда, я в очередной раз позвонил, надеясь, что Норин по крайней мере меня выслушает, если не простит.

— Алло? — Это был Джек, и его голос звучал старше и умудренней. Как будто он повзрослел, а я так и остался сопливым подростком.

— Привет, Джек, — как можно беспечней откликнулся я. — Это Винсент.

Последовала длинная пауза — я слышал его дыхание, но и только. Когда прошла добрая минута, я решился продолжить:

— Послушай, я…

— Все кончено, — сказал Джек, и голос его дрожал от сдерживаемого гнева.

— Все из-за той ночи, — попытался объяснить я. — Из-за той холостяцкой пирушки…

— Все кончено, Винсент. Ты разбил ей сердце. Норин никогда этого не забудет. И я тоже. — Затем, уже мягче, словно выходя из какого-то приступа внутренней боли, Джек добавил: — Больше ей не звони. Она уже никогда не станет с тобой разговаривать.

И, будь оно все проклято, сукин сын был прав. Вплоть до сегодняшнего дня.

10

— Добрый день, Норин, — говорю я, выходя из лифта. Лицо прилично покалывает от двойной пощечины. — Классные у тебя ногти.

Норин улыбается той самой улыбкой, которую я так хорошо знал в дни минувшие — улыбкой, от которой сердце выпрыгивает у меня из груди и застревает в глотке.

— Фамильная вещь, — говорит она, сверкая дюймовыми ногтями у меня перед носом. — «На халяву», ясное дело.

Пентхаус Джека обустроен просто роскошно, массивные эркеры выходят на внутреннюю протоку и дальше — на Атлантический океан. Просачивающиеся сюда солнечные лучи подсвечивают Норин сзади, четко очерчивая ее высокое, гибкое тело.

— Классно выглядишь, — говорю я. — Годы очень мило с тобой обошлись.

— С тобой тоже, — говорит Норин, и теперь я явственно это чувствую. Мы танцуем легкий фокстрот на танцполе прошлого.

Норин, впрочем, выглядит действительно потрясающе. Ее тело в превосходной форме, кожа безупречна, волосы подстрижены по последней моде. Она всегда умела как следует заботиться о своей личине — даже в старших классах она сама шила, а кроме того, необычайно умело разглаживала неизбежные морщины, которые всегда скапливаются вокруг наших гениталий и ягодиц. Вдвойне забавно, что она проделывала то же самое и с моей личиной. Втройне — когда я все еще ту личину носил.

— Джек сейчас занят, — говорит Норин, разворачиваясь на трехдюймовых каблуках и направляясь к главному помещению пентхауса. — Его какое-то время не будет. Заходи.

Внутри околачивается немало людей Джека — они рассиживаются на диванах и наливают себе выпивку. Кто-то кивает мне и даже машет рукой. Другие активно игнорируют мое присутствие.

— Выпьешь? — спрашивает Норин, и внезапно у нее в руке оказывается бокал.