К счастью, это также бесплодная трусость. Резина покрышек горит на мостовой, пока машина с визгом виляет по улице, унося прочь свой преступный груз. В ближайшее время она точно сюда не вернется.

— Слазь с меня на хрен, Рубио, — ворчит Гленда, с трудом поднимаясь на ноги. Затем я отступаю и помогаю встать Норин. — Знаешь, я могу сама о себе позаботиться.

Вопль Норин резко меня разворачивает. Джек почти встал из своей инвалидной коляски — ноги какой-то краткий момент невесть как поддерживают его тело, пусть даже слегка подрагивая, и я успеваю подумать: «Господи, он идет». Однако эта мысль тут же сменяется другой: «Проклятье, как же его пулями изрешетили».

Джек валится на асфальт.

Тонкая струйка крови устремляется вниз по его щеке, и считанные мгновения спустя это уже сильный поток, скапливающийся в темно-красную лужу. Проскочив мимо меня, Норин бросается к Джеку и переворачивает его на спину. В его шее и голове — большие кровавые дыры. Я невольно отшатываюсь, голова кружится, а Норин кричит и рыдает. Тут Хагстрем вырывается из-за угла, а из самого универсама вылетает охранник с помповым ружьем наготове. Но никто уже ничего не может поделать — даже за сотню бутылок настоя и тысячу вечеринок в Майами-Бич Джека назад не вернуть.

Рот Джека открывается, закрывается, образуя беззвучные слова, пока пальцы его подергиваются, а грудь вздымают последние вздохи. Я думаю, если я наклонюсь послушать его последние слова — простит ли он меня? За то, что не был достаточно быстр, за то, что не сразу распознал звук раздолбанного «лексуса» Талларико. За то, что причинил боль его сестре, всей его семье. За то, что не нашел в себе отваги постоять за нас обоих после того, как мы дали вечную клятву верности.

Но тут грудь Джека опадает и уже не поднимается. Времени ни на что не осталось.

11

— Отличная работа, Рубио! Один-ноль в нашу пользу!

Эдди Талларико танцует по гостиной своего осыпающегося особняка, сжимая в жирном кулаке букетик розмарина. Он облачен в пеструю фланелевую пижаму, толстая материя липнет к резиновым складкам кожи, растягивающейся с каждым гротескным движением. Требуется вся моя сила воли, чтобы не сшибить сукина сына на пол.

— Добрый вечер, Эдди.

— Добрый вечер, черт побери! Завтра утром будет сиять солнце, Рубио. Ты что, новостей не слышал? Джека Дугана больше нет. — Легкий припляс Талларико превращается в ча-ча-ча. — Больше нет, больше нет, Джека Дугана больше нет.

— Ну да. Угу, я слышал.

— И я слышал. Черт! У меня есть свои источники, Рубио. Я знаю, что там произошло. Классно придумано — накрывать дам, чтобы этот козел остался беззащитным.

Эдди запрыгивает на диван, а потом в лучшем стиле трехсотфунтового Фреда Астера переворачивает его и сходит по подушкам, направляясь ко мне.

— Знаешь, я за тобой приглядывал, — говорит он, — и держал ухо востро. Да, я бы так сказал — держал ухо востро.

— Разумеется. — Остальные мужчины в гостиной оживленно болтают между собой, но уже начинают замечать мое присутствие, и гул нарастает.

— Это одна из причин, почему я послал тебя на то задание на ипподроме. Надо было тебя проверить. Посмотреть, на что ты способен.

Я изо всех сил стараюсь сохранять непринужденный вид. Вообще-то мне страшно хочется показать Талларико, на что я в действительности способен, но сейчас для этого не время и не место. И все же час расплаты придет.

— Я типа так и прикидывал, — говорю я ему, входя в роль.

— Типа так и прикидывал. Черт побери! Ты не дурак, Рубио, и я это вижу. Точно так же я проверял всех вас, парней из Лос-Анджелеса, знаешь об этом? Каждого вашего пижона надо как следует проверять — вот как я типа прикинул.