Из задней комнаты доносятся звуки — и запахи. Пробираясь по коридору, я пригибаюсь пониже и ступаю потише. Девушки разговаривают на каком-то азиатском языке, который мне никогда в жизни не расшифровать, если только они вдруг не станут излагать меню суши-бара. Не сомневаюсь, мое вторжение их встревожит, так что лучше мне было бы остаться в коридоре и помолчать.

— Привет, девчонки, — бодро говорю я, входя в комнату. — Как дела?

Я ожидаю, что девушки дико заверещат и позовут на помощь, но они лишь мельком меня оглядывают и возвращаются к своей работе, состоящей из невразумительной болтовни и безделья. Комната оклеена облезающими обоями, и там аккуратно расставлены десять коек. В противоположной стене имеется еще одна маленькая дверца. Поскольку никто здесь особых преград мне не ставит, я решаю заглянуть дальше.

За дверцей в крошечную каморку невесть как втиснуты четыре койки, и на каждой из них лежит орнитомимка, лишь наполовину в личине. Туловища и лица по-прежнему человеческие, а все ниже талии — расслабленное и рептильное. Самая соль в том, что все девушки лежат на боку, а на хвостах у них окровавленные повязки.

— Что случилось? — спрашиваю я, пододвигаясь к девушке, чей запах кажется мне знакомым.

Азиатка поднимает взгляд, и по ее глазам я вижу, что здесь не обошлось без приличной дозы трав.

— Мистер Винсент? — спрашивает она.

— Да-да, это я. Я тебя знаю, верно? Мы у Дуганов виделись? — Она кивает. — С тобой все хорошо? Тебе больно?

Девушка мотает головой, хотя совершенно ясно, что она прошла через что-то очень серьезное.

— Нам дают пожевать до и после, — вздыхает она. — Мне не так уж плохо.

В главной комнате у меня за спиной какое-то громыхание. Я разворачиваюсь и смотрю в дверцу. Сутулая пожилая самка, судя по всему, тоже орнитомимка, почем зря несет девушек на своем родном языке. Она в каком-то приплясе продвигается по истертому до дыр ковру. Ее короткие, скачущие шаги заставляют меня задуматься, не обрезали ли ей в детстве когти.

— Вам лучше уйти, — говорит девушка, и я опять поворачиваюсь к ней. — Она будет сердиться, что вы здесь. Нам нужен отдых.

— Я уйду. Но сперва ты мне скажешь, что случилось с твоим хвостом.

— Мне его отрезали, — говорит девушка с таким видом, как будто ей всего-навсего сделали маникюр.

— Кто?

— Дама.

— Дама? — переспрашиваю я. — Какая дама? Как она выглядит?

— Пожилая дама на корабле. — Когда девушка пытается сесть, гримаса боли перекашивает ее лицо. Она сует руку в сумочку коричневой кожи, пришитую сбоку к койке, и вытаскивает оттуда пригоршню листьев. Собственно, даже не листьев — товар никудышный, в основном стебли и семена, — однако она вталкивает все это себе в рот и жует. Я борюсь с желанием поцеловать ее и всосать весь товар себе в глотку. Считанные секунды спустя боль утихает, и девушка снова расслабляется.

— Это совсем не так скверно, — говорит она, протягивая руку вниз и поглаживая повязку на жалком остатке хвоста. — Больно только, когда он опять отрастает.

— Что? Кто отрастает?

— Хвост. Он чешется. Ужасно чешется.

Я прикидываю, что за бедную девушку говорят травы.

— Хвосты снова не отрастают, — говорю я ей, разрушая все мечты из волшебной сказки.