Мы спешим вниз по лестнице, покидаем территорию школы и вскоре уже играем наши роли по самый не балуй. Впрочем, тогда как мои артистические таланты вполне достойны Золотого Шара — или даже пары этих самых шаров, — Хагстрем откровенно перевирает сценарий и вообще играет через пень-колоду.

— Норин хочет меня видеть? — практически орет он, пока мы пересекаем газон у средней школы Северного Майами-Бич.

— Да-да, хочет, — отвечаю я, а затем сквозь зубы бормочу: — И не ори ты как резаный, черт побери. Не дома.

Однажды я встречался с одной актрисой, которая ифала периодическую роль в одном особенно паршивом телесериале, и единственное, что я запомнил в связи с нашими краткими отношениями — а продлились они лишь тот краткий отрезок времени, когда сериал впал в летнюю спячку, ни днем больше, — это то, как выплеск адреналина, будь то в результате страха, гнева или полового возбуждения, резко форсировал ее актерские навыки. Любая наша перепалка становилась величайшим взрывом в истории вселенной, а любой секс в гримерке бывал таким диким и страстным, что запросто устыдил бы любовников по всему миру. Наш разрыв, произошедший в течение неловкого телефонного разговора длиной в шесть минут, стал полным разочарованием. Должно быть, та актриса не до конца осознала истинные мотивы своей героини.

В Хагстреме сидит тот же жучок, и под давлением ситуации он склонен дико нарушать все естественные пропорции. «Лексус» ждет нас у тротуара, я вытаскиваю из кармана ключи и открываю пассажирскую дверцу. А Нелли просто там стоит.

— Давай, садись, — говорю я. — А то опоздаем.

— Пожалуй, я лучше пешком пройдусь, — заявляет он мне. Такого в сценарии не было.

— Слушай, Хагстрем, ты что, не в себе? Давай, садись в эту долбаную машину.

После еще нескольких минут ожесточенного спора — ни одна из которых не планировалась — Нелли все-таки плюхается на пассажирское сиденье, пристегивается, и мы отбываем. Через милю дальше по дороге Шерман выскакивает с заднего сиденья, и его пистолет внезапно оказывается приставлен к голове Хагстрема.

— О, Рубио, будь ты навеки проклят, грязный шпион! — орет Нелли. Идиот думает, что он Аль Пачино. Если бы Хагстрем всего лишь воскликнул «Что за дела?», я бы с радостью лавровый венок ему на рыло надел;

Но Шерман слишком нервничает, чтобы различить даже такое откровенно паршивое актерство, и лишь со значением мне подмигивает.

— Давай, вези нас, Винсент, — уверенно говорит он.

— Не знаю, куда.

Шерм тут же сдувается.

— Ах да. Конечно. Сейчас налево.

Улица за улицей Шерман направляет меня к Холовер-Бич, небольшой полоске песка и дощатых дорожек с длинным деревянным пирсом, выпирающим в Атлантику. Знак у автостоянки гласит: ПЛЯЖ ЗАКРЫТ! СПАСИБО, ЧТО ПРИЕХАЛИ!

— Плевать, — говорит Шерм. — Давай, заезжай.

Мне достаточно несложно объехать знак и вырулить на стоянку, где мы рассчитываем выбраться из машины. Хагстрем наконец-то начинает вести себя спокойно, без лишнего актерства.

— Куда? — спрашиваю я у Шермана, на самом деле куда больше ожидая сигнала от Хагстрема.

— К воде, — говорит Шерман, сдвигая пистолет от затылка Нелли к его загривку. — К пирсу.

Мы плетемся друг за другом по песку — Хагстрем впереди, а Шерман направляет его непосредственно сзади. Я замыкаю шествие, ступая на цыпочках, с каждым шагом сгибая когти под перчатками. Как только Хагстрем даст мне сигнал, я буду готов действовать.

Однако по дороге к пирсу ничего такого не происходит — Хагстрем ждет верного момента, и я не могу его за это винить.