— Простите, друг мой, — произносит он с заметным бостонским акцентом, — но меня зовут… не Стюха.

— А пахнешь ты точно как Стюха, — говорю я, подхватывая тот запах взбитого яичного желтка. — Если точнее, ты пахнешь как Стюха, окативший себя с ног до головы каким-то долбаным одеколоном, чтобы не пахнуть как Стюха. Черт, и как ты только эту вонищу выносишь!

— Правду сказать, — отзывается профессор, — я просто не знаю, о чем вы говорите.

— Ясное дело, не знаешь, — говорю я, похлопывая приятеля по спине. — Извини, что время отнял.

— Ничего страшного, — вежливо отвечает он, снова обращаясь к своей пелоте. — Всего хорошего.

— Всего-всего. — Я делаю несколько шагов дальше по проходу, а затем резко разворачиваюсь и ору: — Н-но, Стюха, н-но!

Натренированная за многие годы скачек реакция срывает Стюху с места. Он спохватывается за миллисекунду до скачка в передний ряд и оседает обратно на сиденье, тревожно озираясь, чтобы проверить, не заметил ли кто-то его резкого старта.

С широкой ухмылкой на лице я возвращаюсь назад.

— А как насчет того, чтобы я тебя сейчас Ломаным Грошом назвал?

Профессорская наружность претерпевает разительную перемену. Руки трясутся, и Стюха дрожащим голосом начинает меня умолять:

— Только не здесь. Пожалуйста, только не здесь.

— Ну-ну, ты это брось, — говорю я ему, стараясь не выводить его из равновесия. Стюха как минимум вдвое крупнее меня, и я совсем не хочу, чтобы он со страху на меня здесь обрушился. — Лучше посмотри на меня. Внимательно.

Стюха с трудом сглатывает слюну и бросает на меня взгляд, но его глаза от этого осмысленней не становятся.

— Да это же я, — говорю я. — Тот самый парень, который хвост тебе спас. — Еще какое-то время Стюха ни во что не врубается, точно я говорю по-марсиански, но затем свет вдруг вспыхивает у него на веранде.

— Ну да, да, — подталкиваю я бывшего коня. — Вот именно. Ты уже вспомнил. Ипподром, конюшня — те головорезы, которые тебе распад-порошок на хвост насыпали…

И внезапно Стюха начинает откровенно рыдать, зарывая лицо в ладони. К счастью, другие зрители так захвачены поединком двух игроков в пелоту со столькими согласными в их фамилиях, что без целой охапки базилика не выговоришь. Тем не менее, если он в таком духе продолжит, они непременно заметят. Толпе очень тяжело не обращать внимания на 350-фунтового ребенка в самой своей гуще.

— Это было ужасно, — хнычет Стюха. — Просто ужасно…

— Знаю. Я ведь тоже там был. Но послушай, теперь с этим покончено…

— Ах, те головорезы…

— Ты теперь в полной безопасности, — заверяю я его. — Их всех уже нет.

— Нет?

— Померли.

— Все?

— Кроме одного, — говорю я. — Идем, я тебя хот-догом угощу.

Стюха разводит руками, затем вытирает лицо и выжимает слезы из козлиной бородки.

— Вообще-то я типа начос люблю.

О господи, еще один!

— Отлично. Пусть будет начос.

Мы находим на втором этаже точку калорийного питания и садимся за столик, откуда Стюха смог бы наблюдать за играми, на которые он сделал ставки. Он тут же сообщает мне, что его хвост превосходно зажил — доктора в больнице имени Джексона славно о нем позаботились.

— А знаешь, — говорю я Стюхе, пока мы оба наблюдаем за тем, как один из игроков в пелоту аж на стенку карабкается, только бы достичь нужной точки для удара по мячу, — ведь тебе исчезнуть полагалось.