И тут до меня вдруг доходит — я хочу лизать кафель, только бы уловить ту капельку.

— Я гербаголик, — хриплю я вдвое громче необходимого.

Джек отшатывается, как будто от пощечины.

— Проклятье, Винсент… ты должен был мне сказать.

— Просто… просто убери ее, — удается сказать мне за мгновение до того, как мои руки сами собой стремительно тянутся вперед, пытаясь ухватиться за бутылку…

Джек вовремя ее отдергивает.

— Ну-ну, полегче…

— Пожалуйста, — повторяю я. — Убери ее. И запри шкаф, ага?

Джек мгновенно выполняет мою просьбу и прячет настой в невысоком шкафу.

— Но здесь нет запора…

— Тогда давай просто отсюда свалим.

Мы направляемся из кухни обратно в главное помещение. Солидной части меня до смерти хочется побежать назад и начать загонять себе в желудок одну бутылку за другой. Однако ноги возвращаются ко мне с каждым шагом. Тем не менее я по-прежнему чувствую, как в моих жилах бродит настой, и пытаюсь прикинуть, сколько это может продлиться.

— Сколько, — спрашиваю я, — сколько его там?

— В одном глотке? Думаю, листика два.

Как я понимаю, это добрый час будет держать меня на взводе. Просто поразительно, как быстро все вернулось — и с какой силой. В прежние времена два жалких листика базилика меня бы разве что на завтрак сподобили; теперь же я от консервированного папоротника готов запрыгнуть на ближайший столик и там чечетку отбить.

— Ты должен был мне сказать, — повторяет Джек. — Тогда бы я даже пытаться не стал…

— Ничего, проехали, — отзываюсь я. — Просто… просто не станешь же ты вот так сразу выкладывать все это парню, с которым ты пятнадцать лет не виделся. Типа: «Привет, рад тебя видеть, как житуха? Что? У меня? Ну, у меня, блин, одни крутые обломы».

— Нет, Винсент, все совсем не так…

Но я давно все это знаю. Джек уже немного меня жалеет — глаза его стали мягче, голова склонилась набок. Это не имеет значения. Так все реагируют. Я с этим живу, и я это принимаю.

На центральной сцене очередная стриптизерша выбирается из-за черной просвечивающей занавески. Она полностью одета — то есть совершенно голая по человеческим понятиям. Эта высокая рыжеволосая красотка с торчащими грудками и широкими бедрами отлично справилась бы в любом человеческом клубе, какой предпочла бы выбрать, но ее настоящие таланты лежат в иной сфере. Пока музыка пульсирует поверху, девушка начинает медленно работать со своей шкурой, соблазнительно удаляя одну фальшивую ляжку за другой, обнажая длинные зеленые ножки с идеальным набором изящных, бритвенно-острых когтей. Хвост она прячет до самого конца — это старый стриптизерский трюк, но он неизменно ввергает клиентов в буйное неистовство.

Люди Джека мгновенно клюют. Они суют двадцатидолларовые купюры в складки кожи, где чешуйки встречаются с фальшивыми бедрами, засовывая бумажки пониже, чтобы реально дотронуться до зеленой шкуры. Девушке, судя по всему, все нипочем — в подобных местах ты держишь свои чувства под жестким контролем, пока твои зажимы лежат на полу. В конце концов, этой красотке надо себе на жизнь зарабатывать.

— Не желаете ли настоя?

Я поворачиваю голову и обнаруживаю еще одну маленькую азиатку, что буквально роятся по империям и Джека, и Талларико.

— Нет, спасибо, — говорю я. Тут моя левая рука внезапно выстреливает, чтобы схватить бокал, но правая хватает преступную левую за запястье и удерживает ее на месте.