Кормилец велел ему заткнуться.

Старик сказал:

— Я, кажется, знаю, каково тебе.

Все зашли внутрь, а Живодера оставили на крыльце. Все нервничали — Живодер знал по запаху, — поэтому долго внутри сидеть не станут. А у него тем временем — много дел. Двор был большой, много кустиков, где другие собаки наоставляли ему записок. На все нужно ответить, поэтому каждая удостаивалась лишь коротенькой струйки. Собачья электронная почта.

Он успел обработать лишь половину, когда все снова вывалили наружу.

Длинный сказал:

— Так вот, мистер Джефферсон, мы обязательно найдем чудовище, и нам бы не помешала ваша помощь. Вы — единственный, кто его видел.

— Ох ты ж, — ответил Старик, — я полагаю, вы его узнаете, когда увидите. И помощь вам моя ни к чему.

От всех запахло печалью и страхом, и Живодер уже не смог сдержаться. Он испустил обреченный вой и держал ноту до тех пор, пока Кормилец не схватил его за ошейник и не втащил в машину. У Живодера возникло нехорошее предчувствие — они, наверное, поедут в то место, где опасно.

Тревога, Кормилец, предупредил он. В тесном «мерседесе» от его лая закладывало уши.

Эстелль

Убирая со стола чайные чашки и швыряя их в раковину, Эстелль кипела от злости. Две разбились, и она выматерилась про себя, потом повернулась к Сомику. Тот сидел на кровати и тихонько перебирал струны «Нэшнл», напевая «Пешеходный Блюз».

— Ты мог бы им помочь, — сказала Эстелль.

Сомик посмотрел на гитару и промурлыкал себе под нос:

— Одна старая хрычовка смотрит на меня зверьем.

— Нет ничего благородного в том, что ты пользуешься своим искусством, чтобы сбежать от реальности. Нужно было им помочь.

— Одна старая хрычовка, Боже, — она смотрит на меня зверьем.

— Не смей меня игнорировать, Сомик Джефферсон. Я с тобой разговариваю. Люди в этом городе отнеслись к тебе по-доброму. Ты должен был им помочь.

Сомик откинул голову и пропел потолку:

— И никак ей не втемяшишь, Боже, что — ее, а что — мое.

Эстелль сдернула с сушилки над раковиной сковородку, подскочила через всю комнату к Сомику и замахнулась, целя реактивным ударом прямо в лысину:

— Давай-давай — только спой еще один куплет про свою «старую хрычовку», Сомик. Просто интересно, что рифмуется с «дать по башке»?

Сомик отложил гитару и нацепил черные очки.

— А ты знаешь — говорят, ведь это женщина отравила Роберта Джонсона?

— А ты не знаешь случайно, чем именно? — Эстелль отнюдь не улыбалась. — Я как раз список покупок составляю.

— Ёпть, женщина, ну почему ты со мной так разговариваешь? Я же с тобой только по-хорошему всегда.

— А я — с тобой. Поэтому ты и поешь про свою старую хрычовку, да?

— Если про «старую милашку» петь, звук не тот.

Эстелль опустила сковородку. В ее глазах стояли слезы.

— Ты помоги им, а когда все кончится, останешься здесь. Будешь свою музыку играть, я — картины писать. Люди в Хвойной Бухте любят твою музыку.

— Люди здесь со мной на улицах здороваются, в банку слишком много чаевых кладут, выпивкой угощают — а блюза́-то на мне больше нету.

— И поэтому ты готов машину свою раскурочить, идти хлопок в поля собирать, пристрелить кого-нибудь в Мемфисе — только чтобы блюз себе вернуть? Ради чего?

— Это то, что я делаю.