Мне хочется завопить: «Она — свидетель! Может, и приятельница, но не более того!» С другой стороны, слишком горячо протестовать тоже не хочется.

— Длинная очередь, — говорю я лишь для того, чтобы нарушить молчание.

— Да уж, — кивает Сара. — Так можно не успеть к началу второго акта.

— Да. Верно. Не хотелось бы пропустить.

— Так вам нравится? — интересуется она, обольстительно теребя юбку изящным кулачком.

— Представление? Конечно. Он человек, он зверь… он Мэнимэл. Как можно пропустить такое?

— А-а. — Она кажется разочарованной.

— А вам?

— О, конечно, конечно. То есть я хочу сказать, чему же тут не нравиться, так? Тут тебе и леопарды, и…

— И тигры, — монотонно поддакиваю я.

— Точно. И тигры.

Мы лжем. Оба. И оба это понимаем.

Хихикая, мы рука об руку пересекаем вестибюль, спускаемся по лестнице и покидаем «Принц Эдуард», словно школьники, впервые прогуливающие урок.

Часом позже мы все еще пересмеиваемся, хотя самое заразительное веселье иссякло пятнадцать минут назад. На некоторое время мы оказались в затруднительном положении, один приступ хохота сменялся другим, так что у нас никак не получалось сделать заказ в маленькой греческой таверне, которую мы обнаружили неподалеку от театра. В конце концов я был вынужден прикусить язык, чтобы прекратить смех, чуть не сменившийся слезами и поездкой в больницу: у меня отвалилась коронка, и настоящий, острый зуб с совершенно неожиданной силой прищемил язык. К счастью, я ухитрился сделать вид, что мне срочно нужно в туалет, закрепил там коронку, удостоверился, что язык мой во время обеда не выскочит изо рта прямо на колени Саре, и ко второй попытке принять у нас заказ успел вернуться к столу. И теперь мы ждем, беседуем, пьем.

— Нет, нет… — Сара потягивает вино, и губы ее оставляют на стекле изысканный красный отпечаток, — …вовсе не так. Я вполне могу себе представить, что кому-то  это по вкусу.

— Но не вам.

— Не мне. Антропоморфизм очень хорош и все такое, но…

— Богатое слово, мэм…

— …но мне трудно представить себе, что весь мир населен человеко-кошками, которые живут среди нас по своим законам, а мы и понятия о них не имеем.

— Не достоверно?

— Нет, просто неинтересно.

Прибывают закуски, и мы лениво макаем лепешки в хумус, цацики и тараму. Наш официант настолько грек, что дальше некуда — на Хэллоуин он нарядился в жилет с открытой спиной а-ля Зорба, — и оглашает коронные блюда с таким удовольствием, что каждое слово аппетитно само по себе. Сара советуется со мной относительно выбора, и я предлагаю «греческое ассорти», рассудив, что всегда смогу стянуть оттуда то, что ей окажется не по вкусу.

Я дохожу до того, что вылавливаю по возможности весь базилик и укроп из собственной порции; процедура почти автоматическая — вилка погружается и поднимается, прежде чем я успеваю проконтролировать движение. Что бы мы ни делали сейчас — я и Сара, — все почему-то кажется правильным, и впервые за долгое время я не ощущаю потребности пожевать травки. Что касается Сары, то она просит меня помочь с базиликом на ее блюде, и поскольку на нее он нужного действия все равно не произведет, я только рад оказать ей подобную услугу.

Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками.