Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками. Ее взгляд блуждает по моей физиономии, делая остановки на носу, на губах, на подбородке.

— Я что, запачкался? — Неожиданно смутившись, я хватаю салфетку и судорожно вытираю губы и подбородок, дабы начисто удалить греческие деликатесы, осевшие на моем лице.

— Вовсе нет, — хихикает Сара. — Это… я имею в виду… усы.

— Вам не нравится?

Должно быть, Сара увидела, что я задет, так как поторопилась уверить меня в обратном:

— Нет-нет, мне нравится! Очень! Просто когда я увидела вас… ну, вчера вечером… вы были чисто выбриты.

На это мне сказать нечего. Изменения в облачение вносятся, как правило, постепенно, дабы создать впечатление естественного процесса, — к примеру, серию грудных мускулов от Нанджутсу, о покупке которой я подумывал в годы самовлюбленности, следует наращивать не один месяц, — но усы, насколько мне известно, всегда были короткой дорожкой к мужественности.

— Они фальшивые, верно?

— Конечно нет! — негодую я. — Такие же настоящие, как все остальное.

Сара снова хихикает, импульсивно склоняется ко мне и что есть сил дергает ус. Это, как правило, не больно, однако тонкий слой эпоксидной смолы под маской передает рывок истинной шкуре, так что мое «ой!» вполне натурально.

Изрядно сконфуженная Сара, густо покраснев, отворачивается:

— Простите! Я, правда, думала…

— В нашей семье волосы растут быстро, — говорю я, стараясь вернуть разговор в легкомысленное русло. — Моя мать была из породы терьеров.

Сара смеется, и я с радостью вижу, как встает и с извинениями покидает столик ее досада.

— Если вам не нравится, я могу сбрить их.

— Честное слово, нравится. Клянусь. — И она крестит сердце изящным пальчиком.

Мы едим дальше. И пьем. И болтаем.

— Как продвигается дело? — спрашивает она, наполняя бокал.

— Это деловой ужин?

— Нет, если вам этого не хочется.

Это намек? Надо быть начеку.

— Нет-нет, все просто замечательно. Дело далеко не закрыто. Улики, улики и еще раз улики, вот жизнь детектива. Соедини их, охлади до готовности и смотри, что получилось.

Сара разделывается с бутылкой вина — господи, она умеет пить — и заказывает следующую.

— Меня вы толком еще не расспрашивали, — замечает она. — По-настоящему.

— Не очень-то учтиво превращать свидание в допрос.

— А это свидание?

— Нет, если вам не хочется.

Мы одновременно улыбаемся, и Сара, склонившись через стол, чмокает меня в лоб. После чего откидывается назад, так что ее платье туго обтягивает грудь. Сочные холмы вздымаются над вырезом, соски встают по стойке смирно, и я ощущаю странное желание… дотронуться до них? Невероятно. Я начинаю думать о кипе счетов, ожидающих меня в Лос-Анджелесе, и недозволенные мысли разлетаются и скрываются из виду.

— Не возражаю, если мы займемся этим прямо сейчас, — продолжает Сара. — Спрашивайте все, что вам нужно спрашивать. Не хочу, чтобы вы думали обо мне неправильно или, наоборот, не думали обо мне правильно.

— Вы полагаете, что я веду дело мистера Макбрайда. Раймонда. Это не так — не совсем так, — но достаточно близко к истине.

— Понятно.

— И вам не тяжело говорить о нем? — Обычно мне плевать на чувства свидетелей — я вспоминаю того надоедливого Компи, Суареса, и меня начинает тошнить, — но время от времени позволяю себе отступить от правил.