«Я схожу с ума!»

Все жуткие байки о ядовитых, вызывающих бред дирижабликах всплыли в памяти враз, и Ваэла хотела завизжать, но голос не подчинялся ей.

А радость все лилась в нее, и Паниль нашептывал что-то успокоительное на ухо.

— Все хорошо, Лини…

«Откуда он взял эту кличку? Меня так в детстве звали! Ненавижу!»

— Не надо ненавидеть себя, Лини.

От радости было некуда деться. Ваэла расхохоталась, но сама себя не слышала.

Внезапно наваждение отступило. Она поняла, что Керро Паниль лежит рядом с нею, нагой, прижавшись горячим боком.

«Где моя одежда?»

Неважно.

«У меня галлюцинации».

А все Томас виноват. Это он приказал ей соблазнить поэта. Она отдалась мечте, стальному жару вошедшего в нее Керро, его ласкам. И цепкие щупальца непрестанно скользили по ее телу, исследуя его, одаряя видениями взрывающихся звезд. Это тоже было неважно — всего лишь бредовые видения. Остался только восторг, экстаз.

Для Керро Паниля медленный ток ощущений прервался, когда он увидел Ваэлу. Он ощущал одновременно свое тело и тело дирижаблика. Ветер бил в его паруса. А потом он услышал песню, неспешный сладострастный гимн, и тело его двигалось в унисон танцу гибких щупалец. Его тянуло к Ваэле. Руки поэта коснулись ее плеч, ее волнующей плоти. Он снимал с нее комбинезон, а она не пыталась ни помочь, ни помешать ему, и только покачивала бедрами в такт чувственному пению, не остановившись, даже когда комбинезон соскользнул с нее.

И удивительней всего было вот что: Керро видел ее прекрасное тело и в то же время взлетающий над морем прекрасный оранжево-золотой дирижаблик, и Хали, раскинувшуюся в теплом золотом сиянии под кедрами корабельного сада. Изумление наполняло его, когда он скинул собственные одежды, и притянул Ваэлу к себе.

«Корабль? Корабль, это ли женщина, ради которой я берег себя?»

— Почему ты призываешь Корабль, когда можешь спросить собственное человечество?

Корабль это ответил или Аваата? Неважно. Остался только упрямый ритм сексуального притяжения, подчинивший себе каждое его движение. Ваэла стала не-Ваэлой, не-Хали, не-Аваатой, но частью его собственной плоти, сплетенной в неимоверном единении с бесчисленным множеством иных частей. И где-то в этом многообразии затерялось собственное «я» Керро Паниля.

Раджу Томаса, пристегнувшегося к креслу перед тем, как вернулся Паниль, щупальца застигли там же. Он попытался стряхнуть их, но…

Голоса! Он слышал голоса… ему показалось, что это старый Морган Хемпстед на Лунбазе крестит их безднолет. То был знаменательный день. Ноздри обжигала мускусная вонь Пандоры, но Раджа удерживал ее в глубине пазух, анализируя запах. Щупальца! Они шарили по всему телу, проникая под комбинезон, в каждую складку кожи. И, прикасаясь, они высасывали его личность. Вначале он был Раджой Флэттери, потом — Раджой Томасом, потом… потом он сам не знал, кто он такой. Это его позабавило и, кажется, довело до смеха.

«Я брежу».

Это была даже не его мысль, потому что не было никого, кто в силах мыслить. Где-то в отдельности от тела бешено кружилась голова, и мозги хлюпали и побулькивали в черепной коробке. Хотелось вздохнуть, но непонятно было — чем. Он мчался путем, какого не ведал ни один клон, — лон всех лонов.

«Это и называется — роды».

Паника захлестывала его.

«Я не был рожден женщиной! Дирижаблики убивают меня!»

— Аваата не убивает!

Металлически-гулкий голос. «Аваата?» Это слово было ему знакомо — надличность брахмана древних индусов.

«Кому знакомо это слово?»

Он видел, как сплетаются нагие тела Ваэлы и Паниля. Размножение, первейший инстинкт всего живого.