Когда мозги мои прояснились, на часах было 4 утра. Свет горел, а все люди ушли.

Я по-прежнему сидел. Нашел теплое пиво и выпил. Затем лег спать с чувством, знакомым всем пьяницам: что я свалял дурака, ну и черт с ним.

3.

Геморрой меня беспокоил лет 15-20; а помимо него – прободение язвы, плохая печень, чирьи, невроз беспокойства, различные виды умопомешательств, но жизнь продолжалась, и я надеялся только на то, что все не развалится одновременно.

Казалось, что кир почти этого добился. Я чувствовал слабость и у меня кружилась голова, но это обычное дело. Дело было в геморрое. Он ни на что не реагировал:

горячие ванны, мази – ничего не помогало. Внутренности чуть ли не свисали у меня из задницы наподобие собачьего хвоста. Я пошел к врачу. Он просто скользнул по нему взглядом.

– Операция, – сказал он.

– Ладно, – ответил я, – дело только в том, что я трус.

– Я-я, от этоко бутет слошнее.

Вот паршивец фашистский, подумал я.

– Я хочу, штоп фы принимайт этот слапительный фо фторник фечером, а ф 7 утра фставайт, я? и телайт сепе клисма, протолшайт стафит клисма, пока фота не пойтет чистый, я? потом я посмотрет на фас еще рас, ф 10 утра. Ф срету утром.

– Яволь, майн хер, – ответил я.

4.

Дуло клизмы все время выскакивало, вся ванная была мокрой, холодно, у меня болел живот, и я тонул в слизи и дерьме. Вот как наступает конец света – не от атомной бомбы, а в говне говне говне. В том клизменном наборе, что я купил, не было груши, чтобы регулировать поток воды, а пальцы у меня не сгибались, поэтому вода хлестала и внутрь, и наружу полным напором. У меня процедура заняла полтора часа, и к тому времени геморрой принял командование миром на себя. Несколько раз я подумывал о том, чтобы просто все бросить, лечь и умереть. У себя в чулане я обнаружил банку спиртовой настойки скипидара. Очень красивая красно-зеленая банка. “ОСТРОЖНО!” – гласила она, – “при попадании внутрь опасен или смертелен.”

Я действительно был трусом: банку я поставил на место.

5.

Врач положил меня на стол.

– Теперь расслапьте фаш спина, я? расслапьте, расслапьте….

Неожиданно мне в задницу он всадил какую-то клинообразную коробку и стал разматывать свою змею, которая вползала мне в кишки, ища преграды, рака ища.

– Ха! Тепер немноко больн, найн? Тышите клупше, как сопака, ну, хахахахахаааа!

– Еб твою мать, ублюдок!

– Што?

– Блядь, блядь, блядь! Говночист! Ты, свинья, садюга… Ты Жанну на костре сжег, ты гвозди в ладони Христу забивал, ты голосовал за войну, ты голосовал за Голдуотера, ты голосовал за Никсона… Срать твою мать! Что ты со мной ДЕЛАЕШЬ?

– Скоро фсе сакончится. Фы хорошо переносийт осмотр. Скоро фы станет дас пациент.

Он вкатал змею обратно, и тут я увидел, как он всматривается во что-то вроде перископа. В мою окровавленную жопу он воткнул клочок марли, я встал и оделся.

– А что вы мне оперировать будете?

Он понял, что я имею в виду.

– Только кеморрой.

Выходя, я заглянул под юбку медсестре. Та мило улыбнулась.

6.

В приемном покое больницы маленькая девчушка рассматривала наши серые лица, наши белые лица, наши желтые лица…

– Все умирают! – провозгласила она. Никто ей не ответил. Я перевернул страницу старого номера Тайма.

После процедуры заполнения бумаг… анализа мочи… крови меня провели в палату на четыре койки на восьмом этаже. Когда встал вопрос о вероисповедании, я ответил:

– Католик, – в основном, чтобы уберечься от взглядов и вопросов, обычно следующих за объявлением отсутствия вероисповедания.