Я страшно рассердился и попросил матроса не повторять своей проделки. Он поднял другой камень и хотел опять бросить его. Но тут я схватил его левой рукой за шиворот, а правой вытащил американский нож и пригрозил матросу ударить его, если он еще раз осмелится тронуть Неро. Матрос отскочил и, споткнувшись, упал на спину. Ссора эта обратила на нас внимание подшкипера; он подбежал к нам, за ним последовали двое из людей. Я все еще держал нож поднятым в руке, когда подшкипер заговорил:

— Полно, голубчик! Нож долой! Мы этого не позволяем. Это не по-английски. Опусти его! Никто не тронет твоего тюленя, обещаю тебе. А ты Боб, — тоже дурак порядочный, не мог ты оставить животное в покое! Ты забываешь, что находишься среди дикарей!

Матросы расхохотались.

— Да, — сказал один из них. — Когда я вернусь домой, то расскажу всем, что на этом острове живут дикари, которые едят сырое мясо, имеют товарищами тюленей и никогда не носят штанов!

Слова эти еще больше рассмешили окружающих.

Тот из матросов, который хотел обидеть Неро, уже встал на ноги и присоединился к другим. Все были духе и громко смеялись. Люди сели завтракать, а я опять стал рассматривать лодку и задавать им множество вопросов, возбуждавших всеобщий смех.

Они изредка повторяли:

— Да он настоящий дикарь!

Когда они кончили завтракать, я приказал Неро достать еще рыбу и отнести ее в хижину, так как боялся, что они опять будут обижать его. Я передал подшкиперу, что женщина просила меня принести немного картофеля.

— Возьми, сколько хочешь, — ответил он, — но тебе не в чем нести его, захвати ведро; я пойду с тобой в хижину!

— Она просила вас также прислать ей маленький парус, она хочет устроить ширму!

— Ладно, я сам снесу его!

Он взвалил парус на плечи и последовал за мной. Подойдя к хижине, мы увидели, что жена миссионера сидит на площадке. Неро лежал возле нее. Подшкипер снял шапку, поклонился моей новой сожительнице и спросил у нее, покойно ли она провела ночь.

— Да, — ответила она, — на сколько можно было этого ожидать. Но я выжила этого доброго мальчика из хижины и не хотела бы, чтобы это повторилось, поэтому и попросила у вас парус. Я хочу устроить занавеску. А теперь, Джон Гоф, скажите-ка мне, что вы намерены делать?

— Я пришел посмотреть, сколько провизии заготовлено у этого мальчика. По его словам, ее не хватит на месяц, а ведь пройдет немало времени, пока мы доберемся до такого места, где можем встретиться с каким-нибудь кораблем. Оставаться здесь нам нельзя, а потому, чем скорее мы уедем, тем лучше!

— Если вы заберете всю провизию, то, надеюсь, возьмете с собой и мальчика?

— Конечно, возьмем!

— А мой сундик? А тюлень? — спросил я.

— Сундук мы, конечно, захватим с собой, что же касается тюленя, то, право, не знаю, как поступить? В лодке он околеет, а если ты пустишь его на Свободу, он проживет как-нибудь.

— Это правда! — сказала женщина. — Что делать, милый мальчик! Вам придется расстаться с вашим другом. Это будет лучше для вас обоих!

Я ничего не ответил.

Сердце мое болезненно сжалось при мысли о разлуке с Неро, но я понимал, что эти люди были правы. Подшкипер вошел в хижину, осмотрел мой запас сушеной птицы и сказал, что, по его расчетам, нам хватит провизии недели на три — не более.

— А когда же вы думаете покинуть остров? — спросила женщина.

— Послезавтра, если мне удастся уговорить людей, сударыня. Но вы сами знаете, как нелегко с ними справиться. Они страшно беспечны, особенно в настоящую минуту, когда мы так нежданно напали на бочонок с ромом!

— Это верно, но ведь они, вероятно, захватят ром с собой, так что это не составит для них большой потери!

— Я пойду переговорю с ними, пока они еще все трезвы и сегодня вечером или завтра утром сообщим вам о результате наших совещаний!

Он простился, приложив руку к шапке, и ушел.