17 ноября до начала заседания политбюро Черненко сказал, что состояние Андропова пока без изменений.

«Вспоминаю, что эта информация была воспринята достаточно спокойно, — писал Виталий Воротников. — Ну, заболел человек, с кем не бывает. Не чувствовалось тревоги. Хотя многие знали, каково его здоровье, чем и сколько времени он уже страдает. Мне же все это было неизвестно. Поэтому восприятие общее — поболеет и выздорове­ет... Непонятно, чем была вызвана такая уверенность. О том, что Андропов находится в Центральной клинической больнице, я узнал лишь сегодня».

Его жена, Татьяна Филипповна, тоже болела. Он просил каждый день его соединять по телефону с женой, даже писал ей стихи.

На ноябрь 1983 года был назначен пленум ЦК, Андропов до по­следней минуты надеялся, что врачи поставят его на ноги и он суме­ет выступить. Пленум постоянно откладывали на более поздний срок. Он пытался работать, вызывал к себе в больницу помощников, руково­дителей аппарата ЦК и правительства. Но силы уходили, он становил­ся немногословным и замкнутым.

Он и прежде был склонен верить слухам и сплетням, теперь его мнительность усилилась. Он вдруг позвонил своему выдвиженцу секретарю ЦК Николаю Рыжкову:

— Так вы на политбюро приняли решение о замене генерально­го секретаря?

Рыжков, боготворивший Андропова, изумился:

— Да что вы, Юрий Владимирович, об этом и речи не было!

Но Андропов не успокоился и спросил, какое материальное обеспечение ему определят, если отправят на пенсию. Николай Ивано­вич просто не знал, что ответить.

Вероятно, пишет академик Чазов, тяжело больному Андропову закралась в голову мысль, что соратники уже списали его со счетов, и он решил проверить их преданность.

Но никто в партийном руководстве и помыслить себе не мог от­править генерального секретаря на пенсию — он оставался неприкос­новенной персоной, хотя, учитывая его состояние, это было бы самым естественным шагом.

В середине ноября Андропов, впавший в депрессию, ощутивший безнадежность своего состояния, предупредил Чазова:

— Я прошу вас о моем тяжелом состоянии, о прогнозе разви­тия болезни никого не информировать, в том числе и Горбачева. Если у вас возникнет необходимость посоветоваться, обращайтесь только к Дмитрию Федоровичу.

Во второй половине ноября Чазов пришел к министру обороны Устинову. Выяснилось, что Дмитрий Федорович даже не подозревал, насколько плох его друг Юрий Владимирович. Чазов почти два часа вводил министра в курс дела. На следующий день Устинов сам позво­нил Чазову и попросил его зайти еще раз.

— Знаешь, Евгений, — сказал министр обороны, — ситуация во всех отношениях очень сложная. Давай пригласим Чебрикова. Он очень близкий Юрию Владимировичу человек, и вместе посоветуемся, что де­лать. К тому же он располагает большой информацией о положении в ЦК и в стране.

Устинов не хотел в одиночку нести тяжкий груз ответственно­сти. Получалось, что он один обладал важнейшей информацией и скрыл ее от остальных членов политбюро. Через полчаса председатель КГБ уже был на улице Фрунзе. Выслушав Чазова осторожный Виктор Ми­хайлович предложил рассказать обо всем Черненко. За этим читалась простая мысль: если Андропов безнадежен, следующим руководителем станет Черненко, и от него ничего не надо скрывать.

— Ты только предупреди Константина Устиновича, — сказал Чазову министр обороны, — что информация конфиденциальная и что Юрий Владимирович просил ни с кем не обсуждать тяжесть его болез­ни...

Но чего стоили эти слова, если они уже не прислушались к просьбе умирающего Андропова? Разумеется, информация о состоянии генерального секретаря немедленно распространилась, и высокопо­ставленные чиновники под разными предлогами пытались выведать у Чазова реальное положение дел.