|
Вторая стрела, как чёрная молния, взвилась над кустом, но ни в кого не попала. Одноглазый разбойник растерянно закричал: - Постой! Чего ты всех губишь, право? - и кинулся к лесу. Страшко удалось попасть бегущему в шею. Тот закрутился на месте, стараясь вырвать стрелу рукой. Тогда и высокий, похожий на шест, бродяга прыжками, как вспугнутый заяц, устремился в лес. Обгоняя его, туда же промчался на половецком коне черноусый Сыч. Минуту спустя из ватажников на поляне остался, кроме убитого, только голубоглазый курносый парень. Он в смертельном страхе глядел на Страшко, как на живого Перуна: разъярённый мужик метал свои стрелы подобно молниям! Вот и над парнем метнулась молния. Мимо… «Ох, час мой смертный!» Парень упал в густую траву и закрылся локтем. Он слышал, как дочь мужика и мальчик подошли к нему. Вслед за ними, тяжко дыша, подошёл и мужик. - Лежишь? - с угрозой спросил он парня, ткнув его лаптем в бок. - Я и тебя, бродягу, пощекочу стрелой… - Не тронь его, батя! - сказала Любава. - Он мирно стоял и меня не трогал… - Одной он с ними ватаги! - сердито крикнул Страшко. - Один с них и спрос. А ну… - Он нагнулся и перевернул парня вверх лицом. - Ишь тощий! Парень лежал и жмурился, прижав к груди руки. Вид его был так беспомощен и невзрачен, что сердце Страшко смягчилось. - Ты чей? - опросил он спокойней. Спрошенный быстро открыл глаза, и они на его лице вдруг блеснули, как два голубых цветка. - Из Мытовки, что на Цне… - А тут чего с ними бродишь? - От голода, от бездолья… Неурожай там, в Мытовке нашей, ноне! - Аль тут сытней? - Не знаю. - Ан, знаешь: чай, перехожих да странных не раз губил? От бедности нашей жиреть задумал? - Страшко опять свирепо ткнул его лаптем в бок. Любава остановила: - Постой ты… вот, право! - и мягко спросила парня: - А батя с маманей где? - В полоне… Три лета назад, как их всех в полон увели. Я кое-как у родных ютился… Парень глядел на Любаву без страха, и на его курносом лице глаза сияли по-детски ясно. - Вставай, - сказала ему Любава. - Чай, сыро… Страшко проворчал: - Ишь, сыро! Такого бы в землю… ещё сырей! - Да ладно ты, батя! - вдруг рассердилась Любава. - Без роду, без дому - такой, как и мы! - Ан мы людей не губили. - И я не губил… Страшко насмешливо крикнул: - В ватаге, чай, песни пел? - Я только единый день в ватаге и пробыл, - ответил парень. - Пришёл и ушёл… как не был! Глаза его были ясными, и Страшко отвернулся. - Ермилка, - велел он сыну, - пойди-ка стрелы мне собери. Да одну онучу от тех кустов принеси… Любава и парень остались вдвоём. Они что-то всё говорили, оглядывали друг друга, а когда мужик замотал онучу и вновь подошёл к ним, готовый в путь, Любава болтала бойко, парень усмешливо морщил нос, и оба вели себя так, будто до этого здесь и не было ничего - ни посвиста стрел, ни разбойников на дороге. Это Страшко рассердило, но он смолчал и только строго взглянул на парня. Тот на секунду смутился, потом попросил: - Возьми и меня с собой… Страшко не ответил. - И вам со мной легче будет, - настаивал парень. - Путь-то не малый! Глядишь, пригожусь и я… К тому же, - добавил он, глядя в глаза Страшко, - не трогал я душ невинных. То делать всю жизнь страшусь, хоть я и не робкий: могу на нож пойти, если надо. Вот за тебя и за дочь твою на рожон пойду… Любава смущённо заулыбалась. Страшко опять промолчал. - Меня ты нынче не тронул, - тихонько закончил парень. - А мог бы убить. |
