Бежане беспомощно топтались на месте: куда деваться? Направо пойдёшь - боярский слуга бьёт кулаком в зубы. Налево пойдёшь - рябой караульщик князя чем ни попало толкает тебя с пути. Назад повернуть - страшнее, чем быть побитым…

- Почто ты гонишь отселе голодных баб да ребят? - потирая ушибленное Конашкой плечо, не напирая на мужика, но и не отступая, тихо спросил седоусый, худой Демьян. - Мыслю: земля-то повсюду не токмо княжья или боярская, но и русская, божья…

Федот с угрозой спросил:

- Ты это что там брешешь, холоп? Рыжий Михаила тоскливо крикнул:

- Забрешешь, коль с прошлого Покрова идём по воде да снегу, тихое место ищем!

- Здесь нет вам тихого места, - сказал Федот. - Гонит вас бес, нечистых…

- И верно, что бес! - горестно отозвался седой Демьян. - Ныне он гонит бежан по всей земле русской на радость Беде да Лиху…

Рыжий Михаила вдруг с маху упал перед Сычом на колени:

- Прими ты нас, парень! Вторашка, плача, схватил отца за плечо:

- Ой, батя… ой, встань ты, батя…

Но тот отстранил Вторашку рукой и истово поклонился в ноги Сычу, стукаясь лбом о мёрзлую землю:

- Дай хлеба. Пусти нас в избу согреться. От холода коченеем…

Сыч насмешливо предложил:

- Пляши, ан - упреешь. Тогда и мороз нипочём! Стоявший позади Сыча управитель Якун повернул к тиуну Федоту своё бабьё лицо, ощерил зубастый рот в довольной улыбке:

- Ишь, ловок Сыч на язык! Скомороху мой Сыч подобен!

Польщенный Сыч нахально добавил, оглядывая бежан:

- Сейчас дуду принесу, плясать здесь начнём. Глядишь, и согреетесь в пляске разом!

Не поднимаясь с колен, Михаила безмолвно подполз к Якуну. Не замечая, что плачет, что голова от ссадин в крови, он снова стукнулся лбом о землю:

- Защити нас, бежан, господине добрый. Для-ради бога, дай нашим детям и кров и пищу!

Якун внимательно оглядел заплаканного Михайлу.

- Худую утробу не утолишь! - буркнул он грубо, но тут же громче сказал, обращаясь ко всем бежанам: - Однако я дам вам и кров и пищу… если отплата будет.

- Себя отдаю! - поспешно крикнул Михаила. - Только дай моим детям хлеба!

Он глухо забормотал:

- - Себя отдаю в холопы! Себя тебе отдаю! Но только дай ты чадам несчастным приют надёжный и хлеба… хлеба - молю!

Якун засмеялся.

- Вот этот решил разумно! - сказал он, довольный. - Слыхали, как он решил?

Никто ему не ответил.

Якун на глазах у всех приказал Сычу, кивнув на Михайлу:

- Этому хлеба - дать! И строго добавил:

- Отныне ты, рыжий, холоп мой.

- А дети? - спросил Михаила.

- И дети и баба твоя - отныне мои холопы. Вставай да иди в усадьбу.

Михаила помедлил.

- Сказал я тебе - иди!

Михаила с трудом, как битый, поднялся с земли.

- Зачем ты спешишь? - сердито спросил до того молчавший Страшко. - Подумай, Михаила…

В сердце Страшко всё это время шла незримая, безрадостная борьба: добрался он наконец-то до князя, в земли отцовы… и вот - добро ли так сразу лезть в драку со здешними княжескими людьми? Хоть и толкают они и бьют, а - свои… не половцы и не князя чужого люди! Но нет, нельзя и терпеть: погубят они бежан. Толстый боярский слуга с бродягой Сычом и этот тощий тиун с рябым мужиком Конашкой, как видно, приучены к лихоимству.

Неужто это терпеть?..

В своём Городце кузнец не привык к тому полурабскому положению смердов, которое прочно ещё держалось в глухом московском углу, на землях боярина Кучки. Ему ещё только с этого дня предстояло с трудом привыкать к той судьбе, к которой с рожденья привыкли, не зная иного, рябой Конашка Дементьев, толкавший бежан по воле княжеского тиуна Федота, и другие тёмные мужики, грудью вставшие против бежан на тропе по указу Якуна.