Об этом бежане знали и, сбившись возле крыльца, покорно ждали расправы.

Молча выслушав злоречивого тиуна Федота, князь строго, с явной угрозой спросил бежан:

- За что же вы лаяли тиуна моего, бродяги?

- Сироты мы, не бродяги! - после молчанья тихо сказал Демьян.

- То ты говорил, что земля тут божья?

- Я говорил…

И без того раскрасневшийся от морозца да тёпой шубы, рассерженный Юрий весь розово вспыхнул, хотел дать знак, чтобы схватили Демьяна, но удержался.

- Землю сию всевышний мне передал, - сказал он строго. - А значит, она моя!

Демьян, поникнув, молчал.

- А ты? - спросил князь Мирошку. Мирошка замялся.

Страшко, поняв, что князь его не узнал, и решив идти напролом, вступился за парня:

- Он не со зла. То злой боярский холоп, называемый нами Сыч, бежан здесь на ссору вызвал…

- Чего за других не в свой черёд говоришь? - сердито прикрикнул князь. - Лучше ты сам за себя ответь: почто здесь безвинных дубьём побил? Ответь же, раб непокорный!..

- Это они нас раньше побили от сердца лиха! - угрюмо сказал Страшко, печально подумав: «А может, князь и узнал, да что моя жизнь для князя?»

Ещё угрюмее он закончил:

- А я есть не раб, но сын вольного отпущенника отца твоего, великого князя Владимира…

Юрий быстро, внимательно поглядел на Страшко. Он, видимо, сразу понял, что этот худой и грязный, давно не стриженный, крупный, чернобородый мужик упрям и опасен, что он - голова стоящих здесь бежан, и как помыслит эта упрямая голова, так остальные помыслят. А коли так, то верно ли будет сразу же встретить голову нищих злом? Не лучше ли горе да буйство этих голодных направить к миру и этим самым добро земле своей сотворить?

Князь примирительно усмехнулся в усы, набегавшие на бородку, ещё внимательнее пригляделся к смелому мужику, спросил:

- Тебя-то я вроде видел. Отколь ты?

- Слуга я твой, верный, княже, из Городца… Юрий, вдруг догадавшись, привстал:

- Страшко?!

- Я, княже…

- Ух, подвело тебя лихо, узнать не смог!

Князь весело оглянулся на княгиню Елену, стоявшую у возка, на сынов Андрея, Ивана и Ростислава, нашёл приметчивым взглядом одетого в воинские доспехи Данилу-книжника, погружённого в свои думы.

- Гляди-ко, Данила! - сказал он живо. - А самый-то верный из всех моих городцовских сюда пришёл! Выходит, что ты с Никишкой ошибся: сказывал, будто вместо посада - один лишь пепел. Живой души не осталось… Никишка тут слёзы лил. А оказалось - живые есть! Не всех, знать, враги сгубили!

Он вновь повернулся всем корпусом к кузнецу:

- Ты как же от смерти спасся? И есть ли с тобой иные из Городца?

Страшко не терпелось спросить о сыне. Слова Долгорукого о Никишке вошли в его сердце радостной болью, но он подавил отцовскую радость и, соблюдая порядок, просто сказал:

- Иных посекли иль угнали в Дикое Поле. Елена, жена, навеки туда пошла. Сам я с дочерью и сыном в ту ночь по лесам да оврагам ушёл к тебе. А где мой старшой, Никишка, я вижу, ведомо больше тебе, чем мне…

Припомнив недавнюю строгость князя, Страшко осторожно добавил:

- Вот мира на землях твоих ищу…

- Так… вижу!

Князь будто понял тайные мысли Страшко, кивнул и тихо, как с глазу на глаз, прибавил:

- Никишка твой у меня. Приплыл к концу лета в Суздаль на челноке, пожил у меня, наказ мой один усвоил да и пошёл на Торжок… по надобности моей.

Страшко невольно взглянул вдоль реки на север, словно пытаясь прикинуть в уме, какие опасности подстерегают Никишку на дальних путях-дорогах в соседние новгородские земли? А князь тряхнул головой и весело обратился к бежанам:

- А вы что тут натворили? Зачем пришли? Бежане заволновались:

- Прости нас, княже, что влезли в твою избу!

- Если что сделали худо, то обогреемся и уйдём!.