- Душой бессмертной клянусь! Да и не хочет теперь князь Юрий, чтобы вдовый Андрей взял иную жену, кроме как от своих же бояр. Он сам при мне Андрею про то сказал…

Боярыня медленно опустилась на пол. Закрыв ладонями рот, боясь закричать от горя, она глядела на книжника молча, радуясь и пугаясь.

- Так, значит, меня обманули, сказав: «Он сватов послал к царьградской невесте…»

- Кто так говорил, скажи? - рассердился Данила.

- Боярин мне говорил… ныне - муж мой.

- Змеиная ложь устами его водила!

- Ох, тяжко! - тихонько сказала Анастасия. - Как тяжко: ведь то боярин…

Не поднимаясь с колен, как будто кланяясь, она досказала:

- То он! И батюшка мой, когда не хотела идти я за старого воеводу. Оба мне говорили. А я лютой лжи их поверила…

Она заплакала, и только тогда Данила вдруг спохватился, что мчался сюда не ради боярского горя, а ради встречи со счастьем своим - Пересветой. Он, улыбаясь, взглянул на неё и, совсем осмелев, взял тонкую руку:

- Так здравствуй… Дозволь сказать тебе, что хочу! Со двора вдруг послышался быстро растущий шум.

Потом рванулась наружная дверь, ведущая в сени, и в светлом её проёме встала фигура огромного бородатого мужика. В одной руке мужик держал наготове большую дубину с шипами на толстом комле, в другой руке - нож. А сзади него, на крыльце и ниже, стояли ещё мужики - бородатые, злые, готовые к драке.

- Кто ты такой? - свирепо спросил мужик широким и сильным басом. - Почто ввалился в боярский дом?

- А ты чего влез, холоп? - вдруг вспыхнул горячий книжник и резко шагнул к дверям.

Но бородатый не отшатнулся, не оробел. Напротив того: он тяжко шагнул навстречу и, обернувшись, сказал:

- Вяжи-тка его, робяты-ы! Давай, Таракан, сюды… Крыльцо заскрипело от сильных мужицких ног. Тогда вдруг вскрикнула Пересвета:

- Баган! Знать, бес тебя спутал? Иди с холопами прочь! Не видишь? То княжеский книжник… Данила Никитич… сотник!

Она назвала Данилу не сразу, будто споткнувшись, а «сотник» сказала твёрдо, и грозный мужик, неловко переступая с ноги на ногу, вдруг смутился.

- Дак что же мы, госпожа младая, - сказал он, вначале взглянув из-под мрачных бровей на Данилу, потом смущённо на Пересвету. - Мы, чай, боярину служим. Добро его стережём… От татей тебя да боярыню тут спасаем!

- Нету здесь татей! - гневливей вскрикнула Пересвета. - Иди себе прочь. Иди!

Баган неуклюже попятился, задел на ходу дубиной за дверь - и дверь загремела, потом сошёл на крыльцо - крыльцо закачалось, спрыгнул с крыльца на землю, и книжник услышал его спокойный и зычный голос:

- Добро-то не всё внесли?

- Всё! - ответил кто-то ему со двора.

- Гляди, а то засеку! - без злобы сказал Баган и, звякая на ходу оружьем и амулетами, грузно пошёл от крыльца по двору - к привычным своим делам.

Почти тотчас же послышался новый шум - вначале несильный, но многоногий, широкий. И книжник подумал: «Князь!»

Мамка выскочила наружу, а Пересвета осталась, и книжник сказал ей тихо:

- Вот и вернулся я, лада моя, к тебе… Девушка вспыхнула и смутилась.

- К тебе спешил, Пересвета…

Она окинула книжника быстрым, счастливым взглядом.

- Ты краше, чем той весной… живому цветку подобна!

Он говорил это сердцем, не думая о словах, и девушка, чувствуя это, не испугалась, не оскорбилась и даже не удивилась. Она глядела на книжника молча, доверчивым, нежным взглядом.

- И там, за далёким морем… и каждый час на Руси о тебе я думал…

Внезапно вбежала мамка.

- Ох, матушка Анастасия Суславна! - залепетала она в испуге.